Тайное местечко - Виктория Викторовна Балашова
— Позволено, конечно! Я своего Рода, знать должны были про меня и вы в своем Мире, баба Аглая Дормидонтовна Ягвишна. Баба Яга я, ребятки.
Глава 6
— А может, бабушка, мы лучше сразу и пойдём, светло еще…
Прервал слова парня озорной смех бабы Яги, ох и заливалась она смехом, аж присела на пенек, что так кстати тут и подвернулся ей. И давай смеяться, да слёзы вытирать передником своим, или как этот предмет одежды тут звался. А ребятам было не до смеху. В голове Остапа невольно всплыли строки известной песни «КиШа»:
«…Но вскоре возвратился
С ружьем наперевес
Друзья хотят покушать
Пойдем приятель в лес.
Будь как дома путник,
Я не в чём не откажу,
Я не в чём не откажу,
Я не в чём не откажу,
Множество историй,
Коль желаешь расскажу.
Коль желаешь расскажу.
Коль желаешь расскажу…»
А бабка вроде стала успокаиваться, но тут глянула на Остапа, и словно прочитав его эти мысли расхохоталась снова.
— Не смешно! Мы не вкусные, — попыталась защититься Олеся, чем только вызвала новый приступ хохота у «бабушки».
— Ой, ну повеселили, ну повеселили старушку! Вот ведь, так почитай под пять кругов жизни так не смеялась! И за то отдариваться придётся, затейники вы мои! Да вины вашей в тех ваших придумках нету. Про то народ ваш сочинил. То слыхала кой — чаво и от других детушек. Много глупостей и домыслов родилось от искажения Прави. Но были у вас и честные сказы. Да мало. Все умники истребить хотят, чтобы Кривда была, вместо Прави. И слушать не хочется ничего из ваших выдумок. Обидно бывает то. Не кушаю я деток неразумных, я больше белую уху люблю. Из судачка, ерша, окунька речного. Да и Мир Прави и Мир Нави не пустит к себе убийцу и душегубицу, прости меня Сварог — батюшка! Вишь, что удумали! Ну, что, идём дальше то, аль забоялись рассказок ваших глупых? Проводник я, потому и встречаю путников, дороги указую, плату беру душевным теплом и знаниями, что живые сами и делятся. И я делюсь. Щедрый обмен. Довольны все. А с мертвых и платы не беру, то моя стезя. Не забалуешь тут, и Берендей рядом, а он суров на расправу, не посмотрел бы и на возраст мой и заслуги прошлые. Да и Морена сурова будет на суд, чуть не так что. Жила двадцать кругов жизни, почти 3000 лет по вашему, иль нет, давно бы стерли они меня с лица Мира нашего и даже упоминание обо мне бы не осталось. А я ещё бытие бабки моей Мертоны помню, да матушку мою Удельку. Спервась вот она и ушла, я то ужо в старшаках была, да всё одно, матушку терять больно. Но тогда немирье по всей Земле было. Многие уходили вот так, в славном бою, оставив после себя семя своё, да память о себе, да делах своих. Потом бабушка ушла к Морене, но то уже в другое немирье случилось, аль уже срок её пришёл, про то я не ведаю, а Морена не щедра на такие подарочки. Мне туда путь заказан. Вот и осталась одна я на века тут. Сёстры на века далеча, да так и заведено было, не мне то менять, а уговор Богами даден. Вот тут я одна на Земле и осталась.
— А дети, дети у тебя есть?
— Да как же не быть-то? Доченька моя… Да об том потом поговорим как нибудь.
— Прости нас, баба Глаша, Глупости наговорили, позволь принять гостеприимное предложение твоё, — поклонился в пояс пристыженный Остап, а Олеся подхватила и тоже поклонилась, не переломится! Бабушка и правда только добром словно светилась. А в людях Олеся не ошибалась никогда.
Бабушка Глаша же продолжала, словно не видела и не слышала речей ребят, и словно наблюдая сейчас эти картины прошлой своей жизни:
— Наша роль в стародавние времена больше была: Волхвов мы растили для Руси Матушки, Князюшкам в помощь, да Богам нашим на радость. Собирали мы до уговора ещё, деток к себе в скит. Кто и сам отдавал, жили то разно. Кто то хотел ребёнку своему лучшей доли, кто-то видела в этом призвание ребёнка, а то и они сами просились. Кто-то — во спасения жизни чада сваво. Ведь, каждый знал, что если уж к нам, то славная жизнь, мудрёная будет у дитя. Людям и тяженько приходилось. А то бывало, ребёночек слабонький рОдится, так тот, как успевали к нам принесть, непременно выживал! Мы ж его судьбу и перепекали в печи, закаляли дух, перерождался ребёночек и волховать опосля учился. Сильных деток мы готовили! Добрые волхвы были. Сильные. И живущим помогали: учили, лечили, охранял и души и тела, знания Кона и любви Божественой несли в Мир. А потом… Потом было немирье страшное. Тогда луны стало три, а нас связали договором. И не могли мы больше Волховать, и волхвы стали пропадать их Мира. Взамен появились цепные псы княжеские. Но много радости то не принесло, а смыло слезами — кручинами много с тех времён. Вот и дочерь моя не появится в Мире, пока я не уйду. Но Боги стерпели, а нам и подавно терпеть. А надежды на перемены и нет. Но вот, хоть своих Сварог собирать научился, хоть и не все бреши Мира закрыл. Так то лучше, а то… И у вас, ишь, что удумали, глупости поминать. Пойдемте ужо. Недалеча тут. А то с такими рассказами, да остановками к завтрему как раз и придём.
Пришли они буквально через минут пять. Им открылась полянка, с вросшей в землю избушкой. Едва окошечки над землей были, а с боку бы подошёл — и не отличил бы крышу домика от бугорка лесного. Опять расхождение с каноном: никаких избушек на курьих ножках не было. А чтобы войти пришлось спускаться чуть вниз и кланяться порогу. Зато и тепло там держалось дольше. Хоть и было темнее.
Остап и Олеся сложили хворост в указанное бабушкой место. рядом со входом и после приглашения вошли в хатку бабушки Яги. Не сумев скрыть удивление от вида домика Остап спросил:
— А где же куриные ноги?
— Чего, милок?
— Ну, все знают, что баба Яга живет в избушке на курьих ногах, и та поворачивается либо входом к путнику, либо к лесу стоит повернута.
И опять ответом ему был только хохот бабушки.
— Да как жешь можно жить, если дом не
