Ургайя - Татьяна Николаевна Зубачева
— У Кервина? Трое детей. Два мальчика и девочка.
— И все бастарды? — удивилась Торса. — Ладно-ладно, по новым законам это уже неважно. Не так важно. А больше вроде у вас никто не умирал.
— Он жив, — вздохнула Моорна.
— Значит, вернётся, — решительно сказала Торса. — Не возвращаются только из-за Огня. Во всех остальных случаях возможны варианты. Ладно. Он знает? Что ты его ждёшь.
Моорна пожала плечами.
— Не знаю. Вряд ли.
Торса ещё раз оглядела стоящие на полочке фотографии и вернулась к столу.
— А братец твой — большая сволочь, учти.
— С чего ты взяла?! — возмутилась Моорна.
— По роже видно, — отрезала Торса и, покатав в ладонях очередную бутылочку, решительно выпила её сразу прямо из горлышка. — Самые опасные враги, Моорна, это те, кто рядом. Они бьют внезапно и по самому чувствительному. А кто ближе родичей?
— Так новые законы…
— Новые законы — это новые возможности. Наносить внезапные удары. Бастарды теперь равны с законными. Так?
— Ну да.
— А имущественный передел всегда кровав. И подл.
— Торса, ты… у тебя…
— Ну да, — Торса оскалила зубы злой насмешкой. — Оно самое. Мать Наследника моего отца испугалась пересмотра и передела. Когда-то я ей помогла отсечь мать сестры-бастарда. Дура. Я дура. Нельзя помогать врагу. Мы договорились. Она не мешает отцу помогать мне и баловать меня. А я не выхожу замуж и не забираю приданого. Я согласилась. И всё было нормально. Мы даже где-то как-то немного дружили и радовали отца миром и согласием за семейным столом. И меня всё устраивало. Замуж я не хотела и не хочу. Потому что жениться собирались многие, но не на мне, и даже не на моём приданом, а на участии в делах отца. А зять — всегда чужак и в семейном деле не нужен. Так что и отца такой вариант вполне устраивал. А уж наследника тем более.
— Он твой брат, — нерешительно вставила Моорна.
— Я тоже так думала, — отрезала Торса. — Что у меня есть брат. А по новым законам, он не брат-Наследник, а младший брат, потому что теперь старшинство в роду по времени рождения и независимо от статуса матери. И мой ребёнок окажется старше его детей. А всё наследуемое будет делиться поровну. Половина мне и половина ему. По закону. И мой муж или отец моего ребёнка по закону… Понимаешь? Я поклялась тогда перед Огнём, что не выйду замуж, а теперь…
— Ты принесла клятву бездетности?! — ужаснулась Моорна.
— Ну, ты чего, с коня рухнула?! — Торса взяла следующую бутылочку, оглядела и всё-таки не стала пить из горлышка, налила в рюмку. — Я же не в Храм ухожу. Туда без согласия отца не пустят, отец такого согласия никогда не даст, так что такую клятву у меня никто не примет. Я и первую-то приносила не в Храме, а у родового огня. Огонь свидетелем, этого достаточно. Не-ет, бездетность обеспечивается не клятвами, а очень даже… помнишь, эту философскую нудьгу? Ну, субъективность и объективность.
— Это что нам Гриб-Дождевик читал?
— Ну да.
— Подожди, — Моорна наморщила лоб, вспоминая. — Нет, про двойственность бытия нам читал другой… Вспомнила! Профессор Арм. Из Армонтинов. Дядя Кервина, да будет ему светло за Огнём.
— Да, будет, — кивнула Торса и выпила. — Да, конечно. Вот с кем бы я закрутила. И тогда, и сейчас. С профессором. Но он и тогда был женат, и сейчас у него всё та же жена. Старая, бездетная, но любимая. Слушай, ну почему хорошие мужчины всегда возмутительно порядочны?! Ладно, так вот. Клятва субъективна и потому обратима, то есть нарушаема. А вот объективность необратима и потому не нарушаема. Так что бездетность должна быть объективной.
— Ты… ты это о чём? — не захотела понять Моорна.
— О том самом. У меня детей не будет. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Все случайности исключены. Я могу крутить с кем хочу, как хочу и сколько хочу. Последствий не будет. Красота, а?!
— Торса, ты… тебя… Но это невозможно!
— Ещё как возможно. Этим баловались и в Тёмные века. Правда, выживали очень даже немногие. И жили потом недолго. А при современном уровне медицины… Пять дней обследования, день операции, четыре дня послеоперационного наблюдения, пять дней обследования, пять дней реабилитации и… гуляй. Две декады стандартного курортно-санаторного отдыха на морском побережье.
— Но… но такие операции запрещены!
— У нас да. А вот там… за морем… У них это тоже не приветствуется. И для своих только по медицинским показателям. А для чужих… Всё для вас за ваше золото.
— Ты была в Алемании?!
— Ага, — Торса уже спокойно оглядела стол в поисках недопитого и недоеденного. — Хорошо у тебя крем получился. А паштеты где брала? Не в «Магии» это точно.
— Да, в «Поднебесной».
— «Поднебесная империя» марка известная, — кивнула Торса. — Так что жить я буду долго и весело, окружённая любовью и благодарностью родичей.
— Отец… знает? — тихо спросила Моорна.
— Я не знаю, насколько он контролирует её траты, — так же тихо ответила Торса. — Платила она. И проворачивала с визой и прочим тоже она. Через свою родню. Но те не из болтливых. Не в том месте работают, чтобы болтать. Так что… Отец умеет не знать ненужного. А сказала я только тебе. Чего не сболтнёшь по пьянке. Чего было и чего не было.
Моорна кивнула.
— Я понимаю.
Торса негромко пропела:
— Дама выпила вина, стала баба пьяная.
И Моорна невольно улыбнулась. Торса ещё раз осмотрела практически опустевший стол и поглядела на часы.
— Точно уложились. Сейчас за мной приедут. Отец дал мне на сегодня машину с шофёром, чтобы я, — она подмигнула, — оторвалась на полную катушку. Так что…
— Я уберу, уберу, — заторопилась Моорна.
— Успеешь, — отмахнулась Торса. — А я пойду. Не хочу ему показывать твою дверь. На всякий случай.
Они вытащили наполовину опустевшую коробку в прихожую.
— Помочь? — предложила Моорна.
— Вниз всегда легче, чем наверх, — усмехнулась Торса, надевая шубу. — И тебя я тоже не хочу ему показывать. И тоже на всякий случай.
— Да, — кивнула Моорна. — Случаи бывают разные.
— Вот именно. Ты своего, конечно, жди. Огонь милостив. А про брата помни. Я редко ошибаюсь.
— Спасибо, — искренне поблагодарила Моорна.
Они ещё раз обнялись, и за Торсой захлопнулась дверь. Моорна вздохнула, готовясь к самому неприятному: уборке и мытью посуды.
* * *
Аргат. Ведомство Учёта Несамоостоятельного Контингента
572 год
Весна
8 декада
Громоздкую бюрократическую машину очень трудно, фактически невозможно остановить. Именно из-за её громоздкости, когда каждое колесо вращается со своей скоростью и в своём
