Инквизитор - Борис Вячеславович Конофальский

— Заплатишь долг трактирщику, сядешь в трактире и будешь сидеть тихо. Пиво пить да слушать. Да смотреть по сторонам.

— Что нужно, экселенц? Только скажите.

— Экселенц! Знаешь, что это слово значит?

— Нет, но так мы все звали нашего судью. А за кем нужно приглядеть в трактире?

— За трактирщиком. Погляди, кто к нему ходит, о чём говорят, послушай если получиться. Узнай, кому пишет он. И с кем письма отправляет.

— Мало кто к нему ходит, только управляющий здешний.

— Управляющий? Соллон?

— Да, жирный такой, вроде Соллоном кличут. В прошлый раз сидели бумаги смотрели.

— А что за бумаги, видел?

— Счета да расписки, сидели, давеча считали что-то.

— А кто ещё к нему ходит?

— Вроде никто. Мужики товар ему возят и всё вроде. А что мы ищем, экселенц?

— За трактирщиком следи. И за певчишкой одним. Он мне нужен.

— Ла Реньи? — догадался Сыч.

— Да, знаешь, что о нём?

— Ничего, экселенц. К ночи приходит, поёт, деньгу берёт да уходит. Утра не ждёт, в ночь уходит, не боится.

— Это всё, что ты о нем знаешь?

Фриц Ламме помолчал, потёр себе левый глаз, сплюнул кровь и сказал:

— Ещё с бабёнкой одной, благородной, лясы в темноте точит. Иногда долго стоят.

— Сам видел? Просто стоят?

— Не приглядывался я, нужды не было

— Значит, только лясы точат? — спросил Волков, потихоньку приходя в ярость, но стараясь это не показывать.

— Может, малость и обжимаются, я особо не приглядывался. Врать не буду.

— И какой же он, ла Реньи, по-твоему?

— На вид крепкий. Говорю же, не боится по ночам ходить. Никогда, вроде, ночевать не оставался. Как конём ночью управляет, не ведаю. Еду никогда не брал, сыром малость балуется, да вино пьёт. Рубаха всегда чистая, а слуг я при нём не видал. Вроде всё…

— Понятно, — Волков встал, — ты про бабёнку-то язык не распускай, понял?

— Понятное дело, я ж только вам.

— Он мне нужен, сиди, жди его.

— Буду ждать, а он вам какой нужен живой или…? — Сыч провел рукой по горлу.

— А ты можешь и «или»?

— А как изволите, экселенц.

— Живой, — чуть подумав, сказал солдат. — Пока живой. В общем, я должен знать заранее, когда он будет, а там решу уже.

— Сделаю всё, что смогу, экселенц.

— Ладно, иди.

Ламме поклонился.

— Кстати, — остановил его солдат, — а что ты скажешь трактирщику? Почему я тебя отпустил?

— Так, я дал вам пол-талера, экселенц, из тех денег, что прятал на чёрный день, и ещё пол-талера у меня осталось, чтобы рассчитаться с долгами.

Солдат кивнул, Сыч кивнул, и ещё раз поклонился, и пошёл.

— Сыч, — опять окликнул его Волков.

— Да, экселенц.

— Постирай одежду.

— Сделаю, экселенц.

Солдат смотрел в след уходящему Фрицу Ламме и мысленно прощался со своим полуталером, на всякий случай. Хотя надеялся, что этот ловкий малый ему послужит. Потом он встал, подошёл к удивлённым стражниками сказал:

— Никому о нём ни слова, сболтнёте, голову сниму.

— Да, господин, — почти хором ответили стражники.

— Ни слова… — солдат погрозил им пальцем.

Солдат мылся и опять думал о Ламме:

«Если он не врал, он не сбежит, если не сбежит, то я поймаю ла Реньи. А если сбежит, то будет жалко деньги. Хотя, я готов их пожертвовать. Только бы увидеть лицо прекрасной Ядвиги когда я поволоку певчишку на виселицу».

— Люблю я это место, — сообщил Ёган, когда они въезжали в замок фрау Анны.

— Ты мне бригантину почистил? — напомнил ему солдат.

— Забыл, завтра почищу.

— И рубахи чистой ни одной нет больше.

— Завтра прачке отнесу, — беззаботно пообещал слуга, — а сейчас пойду на кухню. Повара тут добрые. У-у, нашей скряге не ровня. Покормят. Пива нальют. А потом я в людской спать лягу. На кровать! До рассвета.

Но планам слуги не дано было сбыться. Солдат слез с коня, подошёл к стражникам и произнёс:

— Доброго дня вам, братья-солдаты.

— И вам господин коннетабль, — стражники госпожи Анны сразу приосанились, подтянулись.

— Прошу, вас, поучите вот этого олуха, — сказал Волков доставая пять крейцеров медью, протянул их стражнику с седыми усами.

— А чему же мы его сможем научить, — спросил тот.

— Тому, чему вас в молодости учили, как коня копьём бить, как тесаком работать, как щитом закрываться.

— А-а, — догадался усач, — солдатскому ремеслу.

— Поучим, поучим, — пообещал второй, забирая деньги, — уж не сомневайтесь, господин.

— Дотемна учите, спуску не давайте, он лентяй.

— Поучим, поучим, — заверил усатый, — наконечники с копий снимем, и будем учить, как нас учили, у нас не забалует.

— Расседлай лошадей почисти и сюда, — сказал слуге солдат.

— Как скажете, — вздохнул Ёган.

Солдату нравилось в замке госпожи Анны. Нравились большие окна со стёклами, деревянные полы без вековой грязи. Нравилось, что стол недавно скоблили, и что в креслах с высокими, жёсткими спинками лежат маленькие подушки. Ему нравилось подчёркнутое внимание госпожи Анны к его скромной персоне. Женщина не стеснялась встать, не дожидаясь лакея, положить ему в тарелку кусочек или долить вина. Помимо того она была ещё и очень привлекательна. Её сильное тело, не излишне полное и не костлявое, затянутое в лёгкий зелёный шёлк отвлекало солдата от еды то и дело, как только она вставала и подходила к нему. Её лицо в белилах и румянах, её большие подкрашенные глаза — всё говорило о том, что она ждала его и готовилась к его приходу.

В конце ужина, когда солдату уже налили кофе, она опять подошла к нему и, проведя рукой по два дня не бритой щеке, сказала:

— Когда допьёте, поднимайтесь ко мне в покои.

— Бегом прибегу, — пообещал солдат.

Уже ночью они прямо в кровати пили вино. На столе горели свечи. А она, прижавшись к нему, стала вдруг разговорчива, плаксива. Волков слушал её терпеливо, не перебивал. А она говорила и говорила: про умершего графа, которого она любила, и про его друга, болвана и пьяницу, Карла из Рютте, про своих несчастных детей, про заносчивую дрянь Хедвигу, дочь барона Карла, которую она запросто, по-простолюдински, звала беспутной Ядвигой.

— Почему вы считаете её беспутной? — спросил солдат.

— Ей двадцать три, или нет, ей уже двадцать четыре, всех женихов отвадила, и говорят, что таскается по кабакам. — Отвечала фрау Анна. — Порядочные девушки так себя не ведут.

— А я смотрю, вы её не любите, — улыбнулся солдат.

— А кто её любит? Заносчивая, высокомерная дрянь, её вообще любил только один человек, моя бедная дочь.

— Они были