Маша и Гром - Виктория Богачева
— Я даже не знаю, действовал ли Капитан один.
— Сколько же ты нажил себе врагов, — на выдохе произнесла Маша. — Если даже не знаешь, кто мог бы желать тебе смерти.
— Сколько нажил — все мои, — я ухмыльнулся и пожал плечами.
Что толку теперь об этом думать.
— Я жил, как умел, — сказал я вслух, хотя изначально не собирался.
— И теперь расплачиваешься, — она вновь потянулась за виноградом.
— Встречаюсь с последствиями принятых решений, — я отсалютовал ей кружкой.
Она задумчиво смотрела на меня, накручивая тонкую прядь волос на указательный палец. Странно, но именно в тот день, когда по моему приказу убили человека, а я сам вернулся домой со следами крови на одежде, я не видел в ее взгляде осуждения, которое было в нем почти всегда.
— Ты когда-нибудь думал, что все могло сложиться иначе? Что ты мог бы стать кем-то другим?
— А не бандитом? — договорил я то, что она не решилась сказать мне в лицо. Грустная усмешка искривила ее губы, и она кивнула.
— Думал, но какая теперь разница.
Я никогда не видел смысла убиваться по прошлому. Что толку гадать, как оно сложилось бы? Мы не можем изменить то, что уже сделано. Кем бы я был без двух сроков в Афгане? Кем бы я был, если бы не вернулся в полнейшую разруху и пустоту; туда, где никто не ждал своих «героев»? Кем бы я был, если бы не развалился Союз? Я никогда не узнаю. Нужно жить с тем, что есть.
— А я вот часто думаю, — вздохнула она о чем-то своем, и я вскинул брови.
Что же ты могла такого натворить?..
Она прочистила горло и хмыкнула, пытаясь побороть минутную слабость.
— Почему он так с тобой поступил? — спросила она, и не нужно было уточнять имя, чтобы понять, о ком она говорила. — Не поделили женщину? — она снова попыталась меня поддеть.
— Мы никогда не делили женщин, — я с трудом удержался, чтобы не закатить глаза. Невозможно придумать что-то более пошлое и приземленное, чем рушить дружбу из-за баб.
Больше всего Капитан был недоволен легализацией бизнеса и приобретением завода. Но это казалось сущей мелочью по сравнению со всем остальным, через что мы прошли вместе. Неужели такая херня могла толкнуть его на предательство? Какой-то сраный бизнес, какой-то сраный завод. Из-за этого похищают детей своих друзей? У меня не было ответа на этот вопрос.
— Хер его знает, — я так и ответил ей и сделал большой глоток виски.
Внутри по телу, где-то в районе груди разливалось приятное тепло. Виски всегда обжигал глотку, но согревал.
— Я жалею, что не отказалась от работы у тебя, — сказала вдруг Маша и поставила на стол опустевшую кружку.
Я взял в руку бутылку и вопросительно посмотрел на нее, и, помедлив, она все же кивнула. Налив вина в ее кружку, я не стал ничего отвечать. Все и так было понятно.
— Раньше у меня была хоть какая-то жизнь, — но ей, похоже, и не требовался мой ответ. — Хоть какая-то, но моя. Она принадлежала мне. У меня была работа, была комнатка — небольшая, в уродливой квартире, но я могла распоряжаться ею так, как хотела. И жизнью тоже... — под конец ее голос стал не громче шепота.
Она говорила с горечью, которую я бы не заподозрил у девчонки ее лет. Она подняла на меня лихорадочный взгляд, и я вдруг понял, как изменилось ее лицо с того дня, когда я впервые увидел ее. Она словно постарела на несколько лет. И похудела на пару размеров. Ее прежнюю напоминали только огромные, темные глазища, которые я запомнил еще в вечер, когда пытались похитить Гордея. Как она стреляла ими то в меня, то в Иваныча, то в ментов...
— Найдем мы тебе работу, — мне захотелось ее утешить. И я действительно собирался ей помочь, когда все поутихнет. Лгала она мне или нет, но Маша оказалась втянута во все это из-за меня. А я умел платить по своим долгам.
Она невесело на меня посмотрела и покачала головой, словно я был неразумным младенцем. Ну, хорошо, что огрызаться в привычной манере не начала.
— Ты не понимаешь, — сказала он с уверенностью. — Я себе все это сама создала, понимаешь? Как смогла. Пусть некрасивое, пусть бедное, но я сама... После Бражника, — ее голос дрогнул и сорвался, и ей пришлось откашляться, чтобы вернуть себе контроль, — после Бражника я осталась на улице. Он все у меня забрал, всю мою жизнь. И я отстроила ее. Заново. И теперь, кажется, снова потеряла…
Резко замолчав, она со злостью смахнула со щеки слезу. И посмотрела на меня, закусив губу и высоко вздёрнув нос: с отчаянным упрямством человека, который уже отчаялся, но еще не был готов сдаться. Прядь волос упала ей на лицо, и она сердито на них подула, раздув щеки.
Смешная девочка. Сильная девочка. В ней чувствовался стержень. И одиночество. Эти отчаянные попытки все делать самой, ни от кого не зависеть... Был ли у нее на самом деле выбор? Был ли кто-то, кто мог бы помочь? Я сомневался. Потому она так сильно цеплялась и за дерьмовую работу свою в сраном НИИ, и за нелепую комнату в коммуналке.
— Ты не похожа на девчонку, которая спуталась бы с Бражником, — вместо меня это произнес виски.
Но я действительно так думал. Чем сильнее узнавал Машу и чем чаща всплывала та старая история, тем больше я размышлял. Что общего у такой умненькой, правильной, жалостливой девочки и такого отпетого козла — даже по моим меркам — как Бражник?
— Это было давно. Я была другой. Он тоже. Не было сразу понятно, что он урод, — она повела плечами, словно мерзла, а потом обняла себя руками.
Она постоянно мерзла. Постоянно ходила в черных, глухих кофтах с длинными рукавами и воротниками под горло. Лишь один раз я видел ее в чем-то другом: той ночью в квартире у Аверы. Когда прижимал ее к стене.
— А ты, к слову, не похож на человека, у которого мог бы родиться сын. Который мог бы завести семью.
Я покосился на бутылку вина: незаметно та опустела больше, чем на половину. Только количество
