Инквизитор - Борис Вячеславович Конофальский
Он почти вытолкнул посетителя с его места.
— Кружку пива тебе за беспокойство от хозяина, — пообещал трактирщик бедолаге.
— Слышь, дурья башка, — подталкивал посетителя детина, — еще и пива задарма получишь.
Солдат сел на освободившееся место, поставил меч между ног, капюшон снимать не стал. Люди, сидевшие на лавке, сдвинулись поплотнее, понимали, что за стол к ним села какая-то важная персона. Трактирщик протер грязной тряпкой перед ним стол.
— А как тебя звать? — Справил солдат у трактирщика.
— Авенир, господин.
— Авенир? — Переспросил солдат.
— Да, господин, Авенир бен Азар. Распоряжусь принести вам вина.
— Тут все пьют пиво, пусть принесут пиво.
— Да, господин, — Авенир бен Азар поклонился.
— Да, а почему ты не посадил меня за тот свободный стол?
— Тот стол занят, господин, важными людьми.
— И где же они?
— Они появятся, когда приедет ла Реньи.
— А кто это?
— Это вагант издалека, с запада. Говорят, у нас сегодня будет петь ла Реньи. У него голос ангела. Все господа, — он приблизился ближе к Волкову и прошептал: — и особенно дамы обожают его слушать.
— Ну, что ж, послушаю этого ангела. Неси пиво.
— Он скоро будет.
Трактирщик и здоровяк убрались, а толстуха принесла солдату не очень чистую кружку с пивом. Солдат отхлебнул: пиво было дрянным. Даже хуже чем в трактире, где он дрался с ламбрийцами.
— Друг, — он обратился к соседу, — а сколько стоит это пиво?
— Семь пфеннигов, господин, — сообщил сосед.
— Вот эта дрянь стоит семь пфеннигов? — Удивился солдат.
— Да, господин, когда поет ла Реньи, жид берет две цены.
— Да уж, не милосердствует.
— Готов поклясться на святом писании, что у этого жида в подполе припрятан горшок с золотом, а, может, и не один.
Волков промолчал, но подумал, что этот человек, возможно, прав.
— А что за хлеб у тебя, друг, — спросил у него солдат.
— Я мастер-каменщик, моя бригада будет ставить новую стену в монастыре, а у вас, что за хлеб, господин?
Солдат молча показал эфес меча.
— Ага, ясно, — кивнул каменщик.
— Будешь пиво? Я все равно эту дрянь пить не буду.
— Благодарствую, не откажусь, — огромная рука каменщика загребла кружку, — а вон и ла Реньи идет.
По трактиру пошел гомон: народ загалдел, захлопал в ладоши. Одна из девок завизжала, многие люди стучали кружками о стол. Волков увидел молодого высокого красавца: почти черные вьющиеся волосы, серые большие, подкрашенные, как у ярморочного арлекина, глаза, румяна, как у баб. Он стоял в пяти шагах от солдата и улыбался. Его зубы были белоснежные, ровные и здоровые. Волков просто почувствовал, как им овладевает буквально физическая неприязнь к этому человеку.
— Значит, особенно дамы обожают слушать тебя, — сказал он тихо, вспоминая слова трактирщика.
А тот все кланялся и улыбался своими удивительными зубами, а болваны ему все хлопали, улюлюкали, стучали кружками, а местные девки повизгивали и кричали: «Спой нам, ла Реньи, спой!»
— Сейчас, о звезды моего сердца! — Звонким и чистым голосом отвечал менестрель. — Сейчас я буду вам петь.
— Тише, добрые люди, тише, не разнесите мне трактир! Сейчас господин шпильман[12] ла Реньи будет вам петь, — он оглядел весь трактир. — Он начнет, как только прибудут важные гости.
— Господин трактирщик, я хочу, чтобы меня считали миннезингером[13], а не шпильманом, — улыбаясь, поправил его ла Реньи.
Он говорил с заметным акцентом. И Волков знал его, с этим акцентом говорили люди из далёкой страны, называющейся Троанс.
— Я имею честь состоять в цехе миннезингеров славного города Раухсбурга.
— А где это? — крикнула одна из девок.
— Это далеко, — улыбаясь, продолжил певец.
Хамоватый здоровяк, с которым у солдата был только что был конфликт, принес инструмент и протянул его певцу:
— Вот ваша лютня, господин певец.
— Вообще-то это виуэлла, — сказал ла Реньи, — но спасибо, друг.
И в это мгновение, из двери ведущей, видимо, на кухню, вышли два человека, в плащах и капюшонах. Высокий и невысокий. Волков сразу понял, кто это. Эти двое прошли и сели за свободный стол, их как ждали. Толстые бабы тут же стали ставить на стол стаканы, графин с вином, блюдо с резаными фруктами, блюда с сырами. Ла Реньи заскочил на невысокий помост, скинул плащ, поклонился посетителям трактира, а потом отдельно, тем людям, что только что пришли. Им он кланялся намного ниже, чем остальным, после, уселся на табурет, провел рукой по струнам:
— С чего же мне начать, добрые люди? С песен или баллад?
Люди стали выкрикивать пожелания, но он их не слушал, ла Реньи смотрел только на тех людей в плащах и капюшонах, что сидели ближе всего к нему. Он слушал только то, что говорили они. Услышав, он улыбнулся еще раз, поклонился и объявил:
— Баллада о прекрасной любви славного рыцаря Рудольфуса.
Народ пошумел еще чуть-чуть и затих в ожидании, а ла Реньи запел чистым, красивым голосом, во время пения его акцент почти не слышался.
Все, все не нравилось солдату в этом человеке. Он всегда с презрением относился к менестрелям, арлекинам, жонглерам, балаганщикам и всему подобному сброду, а этому, белозубому, он и вовсе готов был выбить его белые зубы. А еще, ему было жарко в капюшоне, и баллада ему казалась заунывной, а рыцарь Рудольфус глупым, а все остальные слушали артиста, почти не дыша, хотя баллада была долгой. Немолодая трактирная девка, сидевшая с каким-то человеком в обнимку за соседним столом, роняла крупные слезы, жалея несчастного рыцаря Рудольфуса, погибшего в неравном бою за честь своей дамы. Когда певец закончил, все вскочили с мест, даже сидевший с Волковым каменщик вскочил и начал хлопать своими огромными ладонями. Все кричали и славили певца, и один из людей в плаще и капюшоне, тот, что был пониже, тоже вскочил и тоже хлопал.
Тут же толстые тетки понесли пиво. Пиво под баллады продавалась прекрасно. Солдат взял себе одну грязную кружку, хотел расплатиться, но толстуха не взяла с него денег:
— С вас велено не брать.
В плаще и капюшоне было жарко, поэтому, даже дрянное пиво показалось ему наслаждением, а ла Реньи запел легкую, веселую песенку, про красивую, распутную пастушку, что за пару пфеннигов готова подарить свою любовь и монаху, и солдату, и графу, и все готовы ее купить. Народ стал подпевать припев, в такт, стуча по столам тяжелыми пивными кружками, песенка явно всем нравилась, а толстухи носили и носили пиво, не останавливаясь.
«Сколько ж люди выпили пива? Сотню кружек? Нет, она за раз берет дюжину, и вторая баба тоже, — думал
