Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 06
— У вас песок, не так много пыли, как на наших кубанских дорогах, — говорю я.
— Да, мы когда летели из Ростова, столб пыли поднимался на две тысячи метров. Как в тумане летели.
— Вы вылетели в такой ветер?
— Летели. Самолётик маленький, бросало. Посадку запретили. Над Шахтами развернулись и вернулись в Ростов. Оттуда сразу с аэродрома поехали на Миллерово.
…Рассказываю, что мы поснимали уже связанное с жизнью писателя: кружилинский дом, где родился Шолохов…
— Такой ли он?
— Я там ещё не был. Не знаю…
— В Каргинской школу, построенную на ваши средства, — перечисляю я.
— Нет-нет, — остановил меня писатель. — Я дал только пуговицу, а всю одежду пришила советская власть, — и в его словах прозвучало какое-то потаённое удовольствие, даже озорство от совершённого им поступка. — Полянский Дмитрий Степанович помог, — добавил он. (В то время Д. С. Полянский возглавлял Совет Министров РСФСР.)
— А хата в Каргинской, что нам показывали, в ней точно вы трудились над «Донскими рассказами»?
— Да, это так… Смотрю, вы даром время не теряли… А как устроились?
— На дому у хозяйки.
— Наш ресторан не работает. Там прилично кормили. Наш вешенский ресторан… — улыбается Шолохов со снисходительной улыбкой и добавляет: — Без горячего плохо.
— Да, но вчера ухи мы поели всё же, — успокаиваю я заботливого хозяина. — Для артистов из Таганрога устроили ужин, и мы пристроились к ним.
— Как на фронте, — улыбается писатель. — К солдатскому котелку подсели.
— Были в колхозе «Тихий Дон».
— Хороший колхоз «Тихий Дон». Председатель там хороший человек, Александр Стефанович Максаев.
— Как вы собираетесь отметить праздник 1 Мая?
— Как? Наверно, буду дома. На демонстрацию не хожу с тех пор, как заставляли по принуждению ходить. На трибуне не стою… Дома буду…
— А свой юбилей?
— Демичев говорит, отпразднуем юбилей в Москве 28-го. А я ему ответил, что дважды не рождался (Шолохов родился 24 мая 1905 г. — Прим. авт.).
Заметив, что я принёс фотоаппарат, говорит:
— А что, не доверяешь? — взгляд на Шустова.
— Взял на всякий случай для себя…
Шолохов действительно удивительно прост, располагает к себе. С ним легко говорить, не чувствуешь подавленности величием, какого-либо высокомерия. Своим расположением он как бы приближает тебя к себе — своим мягким голосом, улыбкой из-под колючих, ершистых маленьких усов и рядом удивительно крепких, будто литых зубов.
Но за этой простотой угадывается крепкая, острая сила воли, могущая вихрем распрямиться и ударить сабельным ударом по тому, что несоизмеримо с его, шолоховским, понятием о жизни, о правде, о справедливости; в общем — держи ухо востро.
Первая эта встреча прошла так скованно с нашей стороны, что, получив приглашение и на завтра, мы довольно спешно ретировались.
…Наутро звоню. Михаил Александрович говорит — приходите через час. Шустов берёт полное своё вооружение — все фотоаппараты и объективы. Я — свой единственный «Зенит». Моя обязанность — говорить и спрашивать, спрашивать и говорить.
Секретарь Андрей Афанасьевич Зимовнов вводит всё в тот же кабинет, в левую дверь по ходу. Шолохов курит, присел на том же самом месте с краешка стола, что и в прошлый раз.
— Ну, как, ребята, долго думаете оставаться?
— До 1 мая.
— Нет, я думаю отправить вас пораньше домой, попадёте на демонстрацию. Ходите?
— Ходим… с сынишкой… — говорю я как есть.
Шолохов улыбается искристо, пронизывающе. Ему-то охоту отбили.
— Где питаетесь?
— Да где придётся.
— Без горячего? Вы, я вижу, парни нерасторопные.
— Перепадает кое-что. Станичники приглашают. Возьмём поллитровку, а закуска их. У лесника тут питались. Молочком угостил с пирогами. Рассказывал о дубе знаменитом.
— Это какой лесник?.. Новый? А то был один из попов. Пьяница. Его перевели.
— А что, действительно под ним клад зарыт?
— Это легенда, конечно…
Чтобы как-то расположить писателя, я рассказываю о своём недавнем плавании матросом на Кубу, в Мексику, о трудностях матросской жизни. В общем, скорее захотелось не хвастнуть геройством, а расположить к себе, мол, мы тоже кое-что повидали в этой жизни. Шолохов живо интересуется. Сколько получает матрос? Как с валютой?
Говорили о старине, о старых традициях. Я рассказываю, как делал материал о масленице в Боброве под Воронежем, восхищался древними русскими нарядами, вроде как пожалел об ушедшем. Шолохов:
— Вряд ли эти традиции удержатся, а одежда старая тем более. И не нужно это. Вот казаки, раньше была у них форма удобная, под коня, служилая. А сейчас в такой форме разве на трактор сядешь? Фуражку измажешь в масле. Традиция внешняя уходит с изменением условий жизни.
Он говорит о необходимости строить дворцы культуры, настоящие, красивые.
— Проголодались вы, ребята. Хотите, яичницу сделаем с ветчиной югославской, в консервных банках, хорошая, нежирная.
Для приличия отказываемся, но возможность посидеть рядом с Шолоховым за столом побеждает.
— Мария Петровна сделает. Пойду, уговорю её.
Пока Мария Петровна (мы её ещё не видели) где-то хлопочет, Шолохов возвращается в кабинет, и мы продолжаем беседу. Он сидит, курит. Глаза искрятся умом, лаской и пытливостью.
— С вами как-то легче. Вот приезжали из кино. Вышли они во двор и говорят: берите лопату, копайте. Я отказываюсь. И одеяние не то, и мало сам вожусь в земле. Зачем это?
Уже после я как-то задал вопрос, пытался ли он сам фотографировать.
— Пробовал. Когда снимали немой «Тихий Дон». Какая тогда была техника! Подарил мне режиссёр аппарат, зеркальный, тяжёлый. Сделал я несколько снимков. Но с тех пор бросил. Самому надо проявлять, возиться. Времени не было.
— Наверно, и потому, что писатель и фотокор по-разному смотрят на мир, — говорю я.
— Да, может быть, поэтому, — соглашается Михаил Александрович.
В кабинет в тёмно-сиреневом платье вошла жена Шолохова Мария Петровна. Милое, приятное лицо, сединой тронуты волосы, и масса родинок на лице — не сосчитать. Глаза карие, глубокие, внимательные.
Мы перешли из кабинета, который, наверно, служил для приёма посетителей, в столовую, где обычно обедает семья. Столовая сразу за кабинетом с выходом на нижнюю террасу, сейчас закрытую. В столовой небольшой овальной формы стол, стулья покрыты белыми чехлами. Диван тоже под чехлом. Слева от входа простой буфет с посудой, справа шкафчик. На нём стоит иностранной марки транзистор. На подоконниках цветы в горшочках. На стене две картины. Одна, над шкафчиком, изображает речку, заход солнца, лодки на берегу. Наверно, это Дон. Над диваном картина хутора зимой: занесённые снегом хаты. Здесь же барометр, под ним макет миниатюрной шхуны под парусом. Очевидно, чей-то подарок. За окном градусник. Шолохов подошёл к нему:
— Четырнадцать. А вчера до двадцати доходило.
Одна дверь из столовой ведёт на кухню. Там полная пожилая женщина что-то стряпала. Вторая дверь от входа налево ведёт в другую, по убранству напоминающую такую же столовую, но больших размеров. Там более длинный овальный стол, вокруг него масса стульев, и тоже в чехлах, а под окном зелёные растения в кадках и горшочках. Одни вьются по деревянным палочкам, другие держатся на собственных стволиках. Видно, эта столовая предназначена для больших приёмов.
Но на нашем столе уже яичница, масло, хлеб, солёные огурцы. Закуска наспех приготовлена, водочка в большой экспортной бутылке с марками. Справа от меня Шолохов, слева Мария Петровна. Напротив мой коллега Шустов и Пётр Иванович Маяцкий, подошедший чуть позже.
Разговор за столом самый непринуждённый.
Я рассказал, что моя четырёхлетняя дочка уже катается на фигурных коньках.
— Модный сейчас вид спорта, — замечает Мария Петровна.
— А вы какой больше всего любите вид спорта?
— В отдельности никакой, — отвечает Шолохов.
— За футбол болеете?
— Нет… А смотреть смотрю.
— Ну да, — замечает Мария Петровна, — а в Тампере на хоккее даже кричал.
— Там особая игра. Там не сам процесс игры меня интересовал, а выиграют ли наши. Больше патриотизма, чем болезни.
И подробнее:
— Билетов не было. Так нас тренеры с собой взяли, туда, где сидят игроки, на штрафную скамейку…
И тут же с юмором, игристостью в глазах:
— Хорошо, что пришлось на этой сидеть скамье, а не на другой, за то, что так длинно и так долго пишу… Заставили потом даже сняться с командой. Один прислал письмо, что он вырезал меня из снимка. Какое, мол, Шолохов имеет отношение к канадскому хоккею? Вот Ильинский, это спортсмен. Он прямое отношение имеет. Мы встречались с ним. Письмо интересное пришло от него…
Шолохов встаёт, подходит к буфету, роется в стопке писем, находит письмо и возвращается к столу.
