Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 06
— А примет ли он нас? — спросил я с понятным чувством тревоги за судьбу материала.
— Тебе будет легко с ним найти контакт — поможет твоя писательская и казачья фамилия. (Ей были известны мои родовые корни — кубанских казаков.)
С этим напутствием-приказом мы и отправились в дальнюю дорогу. К экипировке из блокнотов и ручек я всё же присоединил и отечественный фотоаппарат «Зенит», так как в ту пору имел уже несколько фотографических публикаций. «Огонёк», где главным тогда был Анатолий Софронов, опубликовал мой репортаж «Под пальмами Кубы», о стране, где я побывал с рейсом теплохода «Бердянск» в качестве матроса второго класса. Валерию Шустову, прекрасному фотомастеру, вооружённому несколькими «Никонами», я, конечно, не мог составить конкуренцию, но всё же мой «Зенит» в одном из эпизодов нашей работы очень даже пригодился.
…Мы в Вешенской. 21 апреля, среда. Восстанавливаю по своим записям, которые я бережно храню в личном архиве.
Субботним вечером Шолохов появился в Доме культуры для встречи с вешенской детворой. Небольшой зал, сцена, едва освещенная. На эту встречу приехали из далёкого Дагестана и горянки, чтобы лично передать привет и поздравить с приближающимся юбилеем любимого писателя. Шолохов появился на сцене в тёмном костюме, при галстуке. Горянки в длинных национальных, с узорчатой вышивкой платьях подарили Шолохову белую бурку. Он поблагодарил и сказал:
— Ну что ж, бурка как раз под цвет моих усов…
Он принял другой подарок — рог.
— Меня смущает вот этот рог… Из него кумыс не пьют же, нарзан тоже не пьют… Или попробовать?
Он наливает в рог нарзан и под одобрительные аплодисменты ребят пьёт, запрокинув голову.
Встреча носила непринуждённый, тёплый характер. Ребята задавали вопросы. Шолохов отвечал.
Один из вопросов задал вихрастый паренёк:
— Говорят, что в жизни всегда есть место подвигу (типичный вопрос советской молодёжи). Но ведь подвиги можно было совершать в годы гражданской и Отечественной войны, а сейчас для этого мало возможностей…
Шолохов:
— Мне думается, хорошо прожить жизнь с пользой для общества — это тоже подвиг. Честно работать, честно идти по избранному пути… Честная работа на полях, в колхозах, совхозах, на производстве — это тоже миллионы маленьких подвигов. Военные подвиги выглядят внушительнее, но ведь надо сказать, что никакая война ничего не создавала. Война — разрушительница, а вот трудовой подвиг — это подвиг созидания. Хорошо учиться — это тоже подвиг. Вот так-то, ребятки…
Я записал и другие ответы участников этой незабываемой встречи. Вопросы не привожу, потому что они сами собой вытекают из ответов:
— Мы твёрдо знаем, что «ничьей» молодёжи не может быть. И если не мы будем владеть вашими умами и сердцами, ими завладеет противник. И не в наших интересах отдавать вас, таких хороших девчонок и ребят, в чьи-то чужие и грязные руки…
— Если западные писатели пытаются влиять на вас в дурную сторону, то мы, советские писатели, стараемся влиять на вас с точки зрения нашей идеологии, с точки зрения партийных взглядов на мир и искусство…
— Чувство патриотизма надо воспитывать с ползункового возраста, с детского сада…
— Хотя президент США Джонсон по профессии и учитель, но Вьетнам-то американцы бомбят…
— Я за то, чтобы ночью сажать яблони в ущерб очередному твисту. В жизни-то придётся плясать меньше, чем трудиться. К этому надо себя готовить…
— Ораторами делаются, писателями рождаются…
— Правда в жизни, правда и в литературе — превыше всего…
— Я считаю, что производственное место выбрал удачно. Поближе к тем, о ком я пишу. То надо было бы ехать из Москвы сюда, а то герои тут, рядом…
Простота общения и удивительное проникновенное внимание к детским вопросам и ответы его, словно перед ним не детвора, а взрослые, умудрённые жизнью люди. Не было стремления опростить свои ответы, подстроиться под юную аудиторию.
…Прошло уже несколько дней. Наконец лёд тронулся: нас пригласил к себе Шолохов.
Конечно, мы понимали, как тяжело писателю в эти предъюбилейные дни найти для нас свободное время, но всё же я, как и Галина Николаевна, где-то глубоко в душе уповал на свою казачью родословную. И интуиция действительно не подвела. Писатель наконец-то пригласил нас к себе в гости.
…Дождь хлестал с самого утра. Низкие синие тучи повисли над станицей. Кто-то из приезжих, выйдя на крыльцо, поморщился и ругнулся. Хозяйка, Варвара Семёновна (к воскресенью мы уже переселились из райкома в частный дом), осекла недовольного:
— Золотой дождь, — сказала она примирительно. — Сев кончили, дождей ждали. А то ветер было все поля выдул. Вчера вешенцы закончили и бахчи сеять, так что золотой дождь…
Идём по дождю к дому Шолохова. Калитка открыта. Навстречу у самого парадного из-за дома вышел средних лет мужик в телогрейке, хромовых сапогах. Из-под телогрейки виден китель милиционера. За ним — другой, в чёрной одежде, высокий, неприметный.
— Да, знаю, — ответил тот, что в милицейской форме, на наше представление.
Он провёл нас в переднюю. Несколько деревянных ступенек сразу от порога поднимаются вверх, затем лестница по левой и правой стороне расходится, круто поднимаясь вверх, на второй этаж. Мы идём прямо. Дверь открывается в большую, просторную прихожую. Справа вешалка. На ней очень много пальто, курток. Полутёмный зал. На стульях лежат ружьё и патронташ, битком набитый патронами.
Шолохов вышел из правой двери и пригласил в левую комнату, где стояли письменный стол, стулья, телефон, висели карта Ростовской области, репродукция картины «Ленин в Смольном». Войдя в кабинет, Шолохов сам взял стул и поднёс его мне к столу, а сам присел в кресло правым боком к короткой стороне письменного стола, спиной к окну.
Рассказываем о нашем задании:
— Курите? — спросил Шолохов, вынимая пачку папирос «Беломорканала».
Я угостился. Шустов не курил, но, поколебавшись, тоже взял папиросу. Мы не прикуривали, считая неловким в присутствии писателя дымить, а Шолохов курил.
— Вряд ли у нас что-нибудь выйдет. В Ростове говорил с Демичевым. Для «Правды» главу надо подготовить. Так что сейчас я вплотную работаю над ней.
В голосе всё же не резкий отказ, а как отзвук досады, что не одни мы, а многие отрывают его от дела.
— Михаил Александрович, наша задача — показать вас таким, какой вы есть. Специально ничего не будем готовить и отрывать вас. Часик-другой в день…
— Ну, это можно. Вы не спешите? — обращается он к нам. — Это хорошо. Тогда можно. Вот на охоту съездим. У меня ещё не использована лицензия на отстрел десяти селезней, воспользуемся ею.
— А на меня ружьишко найдётся? — спрашиваю я.
— И ружьишко, и обувка. Какой у вас размер?
— Сорок третий.
— Найдется… А у вас? — обращается он к Шустову.
— Мне не надо, — скромно отвечает Валерий.
— В своих московских штиблетах вы не пройдёте. Оставите там.
— А правда, Михаил Александрович, станичники говорят, будто ваша жена Мария Петровна лучше вас стреляет? — задаю я каверзный вопрос.
Шолохов сдержанно улыбается. Рассердится или нет? Задето его охотничье самолюбие. Как это так: жена может что-то лучше самого мужа-казака делать?
— Это рассказы, — отвечает Шолохов. И, немного подумав, продолжает, наверно, ради исторической справедливости: — Но она стреляет неплохо, это правда.
Все эти дни Шолохова донимали корреспонденты, делегации, кинооператоры.
— Трудно вам здесь, — сочувствую я.
— Очень. Вот прибыли ко мне артисты из Таганрога. Что им, оказывается, надо? Только сняться со мной. Пусть сами снимаются. Я понимаю, когда по делу едут… Приехали горянки из Махачкалы, бурку и рог подарили. Я их пригласил. Мы списались. А так вот…
Замечаю на столе пачку писем.
— Много пишут?
— Очень много, — отвечает Шолохов. — Всем трудно ответить.
Я говорю, что Хемингуэй, например, на письма к нему ставил печатку «Я никогда не пишу писем» и отправлял адресату.
— Что позволено Юпитеру, то нам нельзя, — отвечает Шолохов с полуулыбкой. — Среди этой корреспонденции масса писем депутатских. На них обязательно отвечать. А так много пишут заключённые.
— Не заходят после освобождения?
— Нет.
Раздался телефонный звонок.
— Кто говорит? — прислушивается Шолохов. — А вы напишите жалобу. Не поможет? Приехать? Нет, я уезжаю в Москву. Письмо напишите. Когда?.. Тогда осенью…
Шолохов смеётся.
— Написать просьбу не может, обязательно приехать желает. Из Воронежа звонили.
А дождь за окном хлещет.
— Земле хорошо, — говорит Шолохов, — сейчас дождь нужен.
— У вас песок, не так много пыли, как на наших кубанских дорогах, — говорю я.
