Дело о запертых кошмарах - Ольга Васильченко
Время пролетело незаметно, кокетливо взмахнув хвостом из неуловимых секунд. Когда я открыл окно, чтобы проветрить кабинет, часы на колокольне Четырех Пресветлых отбивали пять вечера.
— Вам пора, — не поднимая головы, заметил Марек.
Ему тоже перепало немало работы.
— Встретимся у Мнишека, — напомнил я, закрывая дверь.
Брать повозку не стал, не люблю нею управлять, да и до «Старого пирата» двадцать минут хода. Стоит прогуляться и разложить мысли по полочкам. Вопросов по-прежнему больше чем ответов, но теперь у нас, по крайней мере, есть подозреваемый и целых два исполнителя. Будем разрабатывать Рекара Пшкевича, надо разобраться, что он замышляет и связан ли с остальными убийствами. На деньги пана Ночвицкого я нанял «топтуна». Побудет пока второй тенью главы кафедры боевой магии, тем более, что со способностью пана Пыжика отводить глаза это несложно. Посмотрим, что удастся накопать. Кстати, недурно было бы отправить посыльного к пану Ендриху. Не может же его сын вечно пребывать в бепамятстве, а о похоронах по городу слухи не ходили. Пан Ночвицкий – человек занятой, мог и забыть, что обещал прислать весточку о состоянии наследника. Младший Ночвицкий, да ещё письмо покойного Ничека, пока единственные ниточки в этом запутанном клубке. Вспомнив о письме, я нахмурился. Вчера в сумбуре «нежной» встречи на причале я опрометчиво спрятал письмо у панны де Керси, а нынче утром совершенно забыл о нем, сцепившись с ошалевшей мебелью в лавке пана Франца. А ведь, если бы не образумленный диван, у нас с панной Аланой могла выйти преинтереснейшая беседа.
Я поднял воротник пальто в надежде спрятаться от пробирающего до костей холода. Ветер снова изменился и теперь гнал с моря ледяную сырость. Зима возвещала о своём приближении: «Прячьтесь, а то будет худо!».
Несмотря на погоду, нога совсем не болела. Я даже посмотрел на неё с сомнением, на месте ли. Нанесенный Аланой узор работал исправно, и я, на мгновение забыв о позорном столкновении с очумевшим диваном, даже подумал о предложении Габриэля. Он как всегда понимал меня лучше, чем я сам. Хотя в этот раз явно перегнул палку. Надо же такое предложить — пригласи на свидание. Да я уже забыл, что это слово обозначает.
Непрошенные мысли так захватили, что я чуть не прошел мимо вывески своей любимой таверны. На крышке почерневшей от времени бочки, качающейся на ржавых цепях перед крыльцом, едва проглядывали полустертые кости и череп. Я толкнул старинную дубовую дверь и, пригнувшись, вошел внутрь. Здесь ничего не изменилось со времен моего студенчества. В полумраке дрожали свечи в пыльных плафонах, за стойкой стоял одноглазый тавернщик, а на крошечной сцене у камина печально пиликал седой скрипач. Посетителей было еще не много, и я сразу заметил пана Тыкву в самом темном углу. Круглое желтушное лицо предводителя горшечной банды расплылось в ехидной улыбке. Рыжая борода и торчащие во все стороны волосы напоминали ржавое закатное солнце. Люсинда была бы в восторге. Я ухмыльнулся и ответил на приветствие тавернщика поднятой рукой. Едва заметно покачал головой, показывая, что пришел по делу, и стал протискиваться между столов и неподъёмных кряжистых стульев. Чуть не зацепился за чучело неведомой даже мне твари. Её слепили из нескольких чудищ: когтистые лапы от детеныша живоглота, покрытая колючками спина от древесного попугайщика, а морда и вовсе от какой-то бешеной собаки.
— Милости просим, не скажу, что рад повидаться, — привстал пан Тыква и его узкие глаза вспыхнули отсветами свечей. — Чего-таки всполошилися, пан магистр?
— Твой назлойдейничал, — буркнул я, — да еще как назлойдейничал.
Предводитель горшечной банды нахмурил рыжие брови и задумчиво отхлебнул пива из большой кружки.
— Кто? — выдавил он.
— Вот и я хотел бы знать. Среднего роста, плащ, как на чучеле, курит вонючую трубку. На пальцах кинжал, солнце, пусто и горшок. Стало быть, твой.
— Тьфу ты, опять этот Цвях начудил. Оставь его мне пан магистр, накажу по всей строгости.
Я покачал головой.
— Если бы он начудил, мы бы не встречались. Он Кузьку, головы сына, зарезал.
Пан Тыква ошеломлено заморгал.
— Как? — сглотнув, переспросил он.
— Кошкой задрал.
— Куць забери этого гада. Так меня подставить!
— Во-во! — подтвердил я. — Градоначальник брызжет ядом!
Предводитель горшечной банды заерзал, чуть не разлив свое пиво. Но быстро собрался и кивнул, соглашиясь с собственными мыслями.
— Он здесь недалеко, — мотнул головой пан Тыква. — Только…
— Покажешь, и я заберу его без шума и пыли, — понизив голос, предложил я, — никто и не узнает, что парень из твоих. Знак на пальце скроем.
— Ха! — выдохнул предводитель горшечной банды. — У улиц есть уши и глаза. Через два часа весь Кипеллен будет знать, что я сдал своего.
Я перегнулся через стол к самому желтушному носу пана Тыквы.
— Не сдашь, пойдёшь на дно вместе с ним. За сына голова сгноит тебя и всех твоих выкормышей. Пока еще можешь выпутаться. Он же нарушил ваш кодекс, не так ли? Так что выгораживать его, себе дороже.
— Да, понимаю я.
Он допил пиво и покачал головой.
— Но не могу, меня же на пики поднимут… или голова на части раздерёт… так и так пропадать.
— Сам решай, — невозмутимо проговорил я, усаживаясь на своё место, — что для тебя хуже. Мне до этого дела нет. У меня свои проблемы.
Пан Тыква совсем повесил голову, только судорожно сжимались и разжимались толстые пальцы, прижатых к груди рук.
— Кричи, давай, что своих не сдаешь, — сжалился я. — Накрою заклятьем, будет вроде ты и не причём.
Он удивленно взглянул на меня.
— Стать вашим должником?
Я пожал плечами.
— Если бы кто другой предложил, ни в жизнь не согласился…
— Кричи!
Предводитель горшечной банды резко встал, чуть не перевернув животом стол. Желтушная морда покраснела, а всклокоченные рыжие волосы засияли в отсветах свечей. Он набрал побольше воздуха и пробасил:
— Ни за что! Тыква своих на плаху не ведёт…
