Цеховик. Книга 4. Подпольная империя - Дмитрий Ромов
Этих я уже знаю, они от Цвета.
— Бро, в натуре, где тебя носит! Поехали давай.
— Вы чё, серьёзно? Спать пора. До завтра не терпит что ли?
— Цвет сказал, хоть во сколько!
— Вы учтите, вам меня ещё обратно везти.
— Садись давай, пассажир.
Я сажусь, и мы отправляемся. В другой раз я наверное и не поехал бы на ночь глядя, да только в том и дело, что время у нас сейчас особое и тревожное. Хотя, по большому счёту, когда оно другим было.
Я сажусь на заднее сиденье, а парни едут впереди.
— Пацаны, — обращаюсь я к ним, — а вот скажите, какой у вас предел мечтаний?
— Чего? — сердито спрашивают они.
— Ну блин, сколько и чего вам нужно, чтобы можно было сказать, что жизнь удалась? Вот прям по максимуму.
Сейчас скажут, как Шура Балаганов по шесть тысяч четыреста рублей, вот смеху будет. Но они не говорят.
— Да ну тебя, Бро, — отмахиваются они. — Чё за под**бка, в натуре?
— Ну вы, чё! Скажите, я обещаю, это будет чисто, между нами, чего вы хотите добиться лет через пятнадцать?
— Я хочу, — мечтательно говорит водила, — чтобы меня по ночам не отправляли разных чудаков вроде тебя возить.
Они оба ржут.
— Ну что же, достойная мечта, — киваю я.
И как вот с такими людьми светлое будущее строить?
Цвет провожает меня в дом и наливает чаю. Гобеленовый ковёр на стене, старая мебель и, в общем-то довольно аскетичная обстановка никак не выдают высокое положение этого человека.
— О, какой чай шикарный! — хвалю я. — Сам собираешь?
Он только головой покачивает, скептически поджимая губы и давая понять, что я явную глупость спрашиваю. А чаёк правда хорош. Я улавливаю в нём ароматную до одури душицу и карамельный дым ферментированного вишнёвого листа, травянистую кислинку кипрея и энергичный дурман чёрной смородины.
Подхватываю из вазочки кубик медовых сот. Он сочится старым потемневшим золотом и благоухает на всю комнату. Отправляю его в рот и разминаю воск. Мёд тоже отличный.
— Алтайский, — кивает Цвет, предвосхищая мой вопрос.
— Суперский, — хвалю я, разламывая баранку.
Жрица любви нынче кормила меня лишь любовью, так что внезапно вспыхнувшее чувство голода вполне объяснимо.
— Ну, ты набил брюхо? — спрашивает Цвет, когда я допиваю вторую кружку.
— Заморил червячка, — улыбаюсь я.
Признаюсь, после встречи с Ириной я испытываю прилив оптимизма, поэтому разговор, к которому планирует приступить Цвет, не вызывает у меня сумрачных чувств.
— Ну чего ты мрачный как туча? — подмигиваю я. — Чёрную метку получил?
Он достаёт из пачки, лежащей на столе, “беломорину” и, покатав между ладонями и сделав фирменную папиросную гармошку, вставляет в зубы. Первый раз вижу, чтобы он курил.
— Я так-то бросил, — говорит он, поймав мой взгляд. — Балуюсь иногда. Как Шерлок Холмс, чтобы мозги лучше работали.
— Это да, — соглашаюсь я, — никотин мощный ноотроп. Вштыривает не по-детски и мозгу даёт пендаля.
Цвет чиркает спичкой и глубоко затягивается. Силён брат, даже не кашляет, а “Беломор”, надо сказать, та ещё отрава. Проще гаванскую сигару в затяг курить.
— Когда? — спрашиваю я. — Завтра?
— Послезавтра.
— В “Волне”?
— Угу…
— Звездочёт будет?
— Звездочётом его только мусора зовут, — хмыкает Цвет. — А так он Гриша Шахтинский. Он, как раз и собирает сходку. Типа самый авторитетный вор у нас.
— А он на ЛВЗ крепко сидит?
— Да нет, пытается закрепиться, но всё никак не выходит. Если завтра всё получится, сами туда залезем.
— Не, не сейчас, там конторские кружат. Сейчас не время.
— Ладно, неубитых медведей пока не трогаем.
— Паш, — говорю я, — выхода у тебя два, так? Или в бега, или наверх, правильно? Третий выход, летальный, я даже не упоминаю.
— Да хорош ты, с агитацией своей. Решили уже, так чё из пустого переливать? Короче, давай всё пройдём ещё разик. И смотри, не прощёлкай ничего.
— Да ладно, чё ты, разыграем, как по нотам. Во сколько, кстати?
— В три, в пятнадцать то есть.
— Во как, — удивляюсь я. — Нечисть же по ночам выползает обычно.
На это он ничего не отвечает. Мы обсуждаем план, и я отправляюсь домой. Но, прежде чем отправиться спать, я захожу к дяде Гене. Шанс застать его трезвым в это время минимальный, но мне везёт.
— Ты чего, Егорий, по ночам шарахаешься? — недовольно бурчит он. — Я уж спать лёг.
Выглядит он действительно сонным.
— Дядь Ген, завтра работаем.
— Как это? — сон вмиг слетает, и он заметно напрягается. — Ты чего творишь? Это, по-твоему, заранее? Я же тебе велел загодя сообщить! Не знаю ничего! Как я тебе успею?!
— Дядя Гена, ты не ори зря, лучше подумай. По-другому не получается. Нужно завтра, но вечерком, аккуратно, точечно, чётко. Завтра, кстати, дискотека должна быть, если я правильно помню. Наверняка опять туда попрутся, вот там их и накрыть бы. Я и Баранчика туда же запущу, чтобы шухеру побольше было.
— Не знаю, — чешет в затылке Рыбкин. — Придётся подмазывать.
— Подмазывать, чтобы заставить выполнять свои обязанности? Серьёзно?
— Ускорение, как-никак. Требуется стимул.
— Блин, а кому, тебе или парням?
— Всем нужен, — разводит он руками. — Давай по соточке. Мне и ещё там двоим. Всего четыреста.
— Тебе двести что ли? — хмурюсь я.
— Умный ты пацан, — ржёт он. — Вот чем тебе дочь моя не угодила? Хорошая ж девка, ладная, трудолюбивая, вон любит тебя дурака… Ну, не дурака, конечно… Стал бы зятем моим, мы б с тобой такие дела крутили.
— Дядь Ген, о ней же беспокоюсь. Сам посуди.
— Ай, да ну тебя, — машет он рукой. — Давай премию, в общем. Или жди неделю, пока машина правосудия пары наберёт и на крейсерскую скорость выйдет.
Я выдаю восемь бумажек по пятьдесят.
— Вот! — с торжеством в голосе восклицает Рыбкин. — Я всегда говорил, что наша страна лучшая в
