Татьяна Добрусина - Сверхновая американская фантастика, 1994 № 05

Уоррен Ренни не спешил с обвинениями.

— Джо, она этого не делала. Я знаю, кто сделал, но у меня нет доказательств. Если хочешь знать правду — Дэн Уэстэвэй перехитрил меня. Он увидел отличную возможность подставить своего врага и, подлец, дотянулся до кнопки своим зудящим пальчиком. Да все равно… — он вздохнул. — Мне совсем не жаль, что этот чертов Риф сметен с лица земли. То есть, я природу обожаю, как никто. Но Риф… было в нем что-то зловещее. Ты знаешь, что он когда-то убил жену Дэна — поймал, когда она ныряла? Может, есть существа, которым просто не дано жить в гармонии с человеком…

Так вот чем объясняется ненависть Дэна к Рифу!

Я виделся с Дианой незадолго до того, как она отправилась в космопорт Сентри Даун, чтобы сесть на борт космического челнока. Неподалеку от берега вынырнул из воды дельфин. Он прыгал по пляжу, приподнялся и носом отворил щеколду на воротах. Диана погладила его, и Милашка защелкал и засвистел, попутно издавая и другие звуки, которых я не мог слышать — зато слышала Диана.

Она свистнула в ответ и сказала мне:

— Я все время пытаюсь говорить с ним — забываю, что он глухой. Мы обнаружили это всего несколько дней назад. Вот почему он не мог загонять рыбу — не слышал, что говорили другие дельфины. А так он очень даже смышленая животинка.

Достаточно смышленая, чтобы научиться открывать ворота… Интересно, знает ли Диана, как отец использовал ее и ее любимца? В то мартовское утро, когда Милашка выпустил рыбу из загонов «Тихоокеанского Питомника». Дэн отлично знал, что это произойдет — и серебристая волна сошла вниз по склону, стремясь на зов Рифа.

Ползучий Риф… Была когда-то на Рейне сирена Лорелей, которая пением заманивала моряков на острые скалы. Было это давным-давно, да и все это — легенда, не более. Но порой, вечерами, когда береговой бриз насвистывает странные мелодии в стенах моей фермы, я думаю о Рейнской Деве и Ползучем Рифе, чья музыка родилась из потребности насыщения. И я гадаю: где и когда начал Ползучий Риф свой путь по миру?

Итак, Милашка был глух и потому не погиб вместе с другими дельфинами. Но Диана-то могла слышать дельфинью речь! И, единственная среди нас, могла слышать непреодолимый зов Рифа. В эти ветреные вечера я порой вспоминаю ее и вижу, как наяву: вот она, зачарованная, бредет навстречу Лорелей и смерти.

Но Диана жива и неувядаема в своем вечном полете среди звезд, потому что, благодарение Господу, я вовремя понял, в чем дело, и нажал на кнопку.

НАУКОСОФИЯ

Движения нет, сказал мудрец брадатый…

Увы, двигаться проще, чем пытаться опровергать это высказывание. И хотя рассуждения биохимика Азимова по поводу законов сохранения энергии импульса могут показаться не слишком последовательными с исторической точки зрения, и не слишком строго отшлифованными теоретически, все же чисто человеческое ощущение какой-то глубины за внешне простыми явлениями оно передает.

Кроме чудес есть и фокусы. Доверие к авторитетам не спасает от шарлатанов, а также тех, кто честно заблуждается, хотя отказ от авторитетов тоже мало помогает в необычных ситуациях. Потому что авторитеты и классические теории, как правило, правы, но нет правил без исключений, а точка роста той или иной теории относится обычно к исключениям. Чтобы там ни говорили про дилетантов, надо любить не столько интеллигентов, сколько интеллигентность в себе. Впрочем, надо ли это объяснять любителям Фантастики? Законы сохранения в механике всего лишь отражают некоторую локальную стабильность и однородность свойств пространства-времени, благодаря которой мы существуем, но которая нам кажется нередко невыносимо однообразной и скучной. А ведь именно наука обещает в ближайшее время прорыть кротовые дыры в пространственно-временном континууме куда-нибудь к динозаврам, для всех и реально. В общем, закон — не догма, а руководство к дальнейшему движению.

Теперь по поводу законов сохранения движения. Мы хотим, чтобы одновременно работали и весы, и вечный двигатель, но еще до Ньютона мастера механики сформулировали мудрое правило: «Фунт может уравновесить фунт, но фунт не может поднять фунт». За волосы себя из болота не вытащишь, и до Луны подбрасыванием магнитов на железном листе не доберешься. Трудно почувствовать органичность законов сохранения, а не их бухгалтерскую заданность, против чего всегда будет бунтовать человеческий разум. Но ведь именно детальное описание механики движения дельфинов выявляет парадоксальные детали (все расчеты дают неправдоподобно низкий коэффициент трения), на основании которых строится гипотеза об использовании дельфинами микролевитации при их стремительно-захватывающем движении по морским просторам.

Айзек Азимов

КОЕ-ЧТО ЗАДАРОМ

Когда я был маленьким, я читал сказку об Аладдине и волшебной лампе и, подобно всем малышам, любящим книги, мечтал о ней. Я представлял, как найду старинную лампу в куче мусора (хотя не знал, как такая лампа могла выглядеть) и, потерев ее, вдруг увижу долгожданного джинна, готового исполнить каждое мое желание.

Единственный подвох — я не знал, чего пожелать. Аладдин мечтал пировать в замке на золотых блюдах, окруженный танцующими красавицами, и чтобы рабы опускали перед ним подносы, полные драгоценных камней. Но я, тем не менее, предчувствовал, что стоит мне показаться с чем-либо подобным — особенно в сопровождении танцующих красавиц — в таком благопристойном районе, как Бруклин, это непременно бы вызвало пересуды.

Итак, с высоты моих девяти лет я думал, что лучше всего попросить денег. Золотые монеты выглядели бы особенно потрясающе, но по здравому размышлению я решил, что лучше заполучить американские банкноты. Которые я тут же отдал бы отцу. (Мне и в голову не приходило, что я могу припрятать денег для себя.)

Какая сумма мне представлялась? Для моего юного воображения тысяча долларов была в сущности беспредельна. Я думал, как приятно иметь толстую пачку одно-пяти, десяти и двадцатидолларовых банкнот и отдать их отцу со словами: «Вот тысяча долларов, папа».

Но затем я представил, как мой отец побледнеет, глаза его вылезут из орбит, и он гневно воскликнет, не прикасаясь к деньгам: «Где ты взял эти деньги, Айзек?»

Все объяснения бесполезны. Он будет уверен в том, что я, в мои девять лет, каким-то образом придумал, как ограбить банк, и сдаст меня в полицию. Именно так поступают талмудические патриархи.

По крайней мере, Бог приказал Аврааму принести в жертву своего сына, отправив его в пустыню, и он сразу повиновался. Его сына, спасенного в последний момент, тоже звали Исаак.

Но я чувствовал, что подобного случая не представится, и перестал искать лампу Аладдина в мусорных ящиках.

Затем я повзрослел и, мало-помалу, приобрел то, что больше всего напоминает лампу Аладдина в реальности. Это называется «деньги».

В то время я пытался так распорядиться своим имуществом, чтобы правительство, когда я миную великий небесный процессор, получив причитающуюся ему долю, оставило несколько пенни моей жене и детям. Это очень трудная задача.

Моя дорогая, горячо меня любящая жена Дженет, заметив мои мучения, сказала недавно: «Почему ты так переживаешь за человечество? Почему бы тебе не потратить какие-то деньги на себя? У тебя есть еда, крыша над головой, одежда, прекрасная квартира, все необходимое для работы, но, тем не менее, ты настолько одержим, что не можешь обойтись без какой-то непонятной глупой роскоши. Но уж если дело обстоит так, ты, в конце концов, можешь себе это позволить».

«О, прекрасная мысль», — сказал я. И через шестьдесят лет я вернулся к вопросу, что бы я хотел иметь по волшебству джинна. После долгих размышлений я пришел к прежнему заключению: «Дженнет, я не знаю, чего пожелать». «Ты безнадежен», — уже в который раз повторила она.

Но человечеству в целом есть что пожелать. И, если возможно, задаром, чтобы свалилось с неба по волшебству джинна.

В течение всей своей истории человечество испытывало нетерпимость к законам природы и старалось найти помощь извне. Оно обращалось с молитвами к богам и демонам, ангелам и сказочным феям.

И сегодня миллионы людей в Америке страстно обращаются к Богу в надежде, что он нарушит законы природы в результате их усердных молитв.

Тем не менее, если мы не ограничимся простыми наблюдениями над природой, мы придем к противоположному заключению. Мир далек от того, чтобы получить что-то из ничего, и более того, мы получаем ничто из нечто. Все живущее в конце концов умирает. Множество вещей, в том числе и трупы, распадаются от времени. Движение медленно и неуклонно останавливается, независимо от того движение ли это живого существа или неодушевленного предмета.