Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 06

«Все дороги ведут в Рим», и наше десятидневное автопутешествие по Италии закончилось в Вечном городе. Осмотреть все его достопримечательности можно, лишь прожив здесь не один год. На сей раз мы ограничились собором Святого Петра, Сан Джованни Латерана, Форумом, Колизеем, а на праздник Благовещения молились в церкви Санта Мария Маджиорре, где хранится одна из древнейших икон Богоматери VI века, а купол украшен мозаиками, прославляющими Деву Марию. Как приятно было сидеть на залитой тёплым весенним солнцем лестнице знаменитой площади Испании, разглядывая молодых итальянских красавиц, слушая болтливых досужих туристов и вспоминая, что здесь некогда собирались Гоголь, Иванов, Брюллов, Кипренский и другие члены русской колонии, прославившие своим творчеством наше искусство на весь мир. Спустившись по Виа Кондотто в «Кафе Греко», мы были встречены официантом Пьетро Потенца, работающим добрых полвека; вспомнили известных русских, бывавших здесь; восхитились умением итальянцев хранить память о прошлом и внимательно рассмотрели ценные историко-художественные реликвии на стенах кафе, среди которых была и иллюстрация известного московского художника Сергея Алимова к «Мёртвым душам». Пьетро поинтересовался, как живут наши художники, бывавшие в «Кафе Греко». Я рассказал о своих приятелях Дмитрии Жилинском и Петре Оссовском и пообещал прислать в Рим репродукцию с картины, изображающей их с друзьями за столиком прославленного кафе.

Весна в Италии, как и во всей Европе, затопила улицы городов и деревень ярким многоцветьем распускающихся деревьев. На улице стоит холодная погода, северный ветер пронизывает даже нас, привыкших к морозам. Становится тревожно за нежную листву и первые цветы. Даст Бог, они выстоят и не замёрзнут. Хорошо бы и сама Европа пережила эту тревожную весну и перестала подчиняться недоброй воле заокеанских партнёров, сохранила свою неповторимую красоту, многовековые традиции и всё ценное, чем живо человечество.

Золотая осень Тосканы

Первое знакомство моё с Италией состоялось почти полвека назад. Нет, не доставил меня серебристый лайнер «Аэрофлота» в Рим, и не отправился я путешествовать по богатейшей сокровищнице редких памятников истории и культуры. Просто, поступив в 1956 году на кафедру искусствознания исторического факультета МГУ, оказался я в одной лекторской аудитории с моими сверстниками — ребятами из Италии. В тот год по специальным каналам, нарушив дипломатические и таможенные формальности, самолётами через Прагу, переправили в Москву шестьдесят детей итальянских коммунистов для обучения в нашем университете. Один из моих ближайших нынешних друзей, а скорее, родной мне человек, рассказывал, как в самолёте оказался он вместе с видными политическими деятелями разных стран, спешившими на партийный хрущёвский форум. Сидевший напротив Пьерушки — так ласково кличем мы уроженца тосканского города Ареццо Пьеро Кази — предложил молодому попутчику стакан спиртного. Желая казаться взрослым, Пьерушка, прежде чем принять чарку, спросил, как дядю величают. «Листер», — лаконично бросил суровый собеседник. То были годы повального увлечения Хемингуэем, и Пьерушка почтительно привстал с кресла, увидев перед собой одного из героев любимого романа «По ком звонит колокол».

С Пьерушкой и его итальянскими товарищами мы сошлись легко и непринуждённо, хотя никто нас не обучал специально интернациональным постулатам. Иностранные коллеги жили сначала в общежитии на Стромынке, кстати, Солженицын прекрасно описал тамошнюю атмосферу в своём «Круге первом», потом перебрались в комфортабельные комнаты высотки на Ленинских горах. Я тогда играл в студенческой баскетбольной команде и жил, чтобы быть поближе к тренировочным залам, в студенческом профилактории. Танцевальные вечера в различных зонах лениногорской общаги славились на всю Москву. Лучшие девушки столицы приезжали на тогдашнюю «дискотеку», и многие будущие семьи закладывались именно на тех танцульках. Пьерушка мой днём истово осваивал основы марксизма-ленинизма вместе со своей подругой по курсу Майей Михайловной Сусловой (знал бы её папа — главный иезуит Политбюро КПСС, как резко поменяет свои идеологические принципы спустя совсем немного лет итальянский друг Майечки!), а вечерами по полной программе участвовал в юношеских забавах наших. У него был настоящий роман с красавицей Ларисой Мацкевич, дочкой партийного бонзы, отвечавшего за сельское хозяйство в хрущёвской команде. Через Пьерушку познакомился я с ещё одним тосканским прекрасным парнем с филологического — Энцо Брокколини (по сей день дружу с ним, с его астраханской женой Аллой, чудной дочкой Катей и люблю бывать в их миланском доме). Курсом старше учился тонкий, нервный, подвижный, словно ртуть, Эццио Феррера. Он приятельствовал с моим коллегой — реставратором икон Колей Кишиловым, был вхож в круг Андрея Синявского и других «вольнодумцев» тех лет. Эццио знал все суперсовременные направления и течения в политике, литературе и искусстве. После университета историк несколько лет был официальным переводчиком на встречах руководителей СССР и Италии. Пунктуальный и строгий премьер-министр А. Н. Косыгин почему-то снисходительно относился к постоянным опозданиям вечно занятого Эццио на важные переговоры. Эццио рано погиб в автомобильной катастрофе, а Пьерушка рассказывал мне, каково было их удивление, когда на похороны Ферреры явилась внушительная троцкистская команда со всеми регалиями, ибо Эццио многие годы был одним из главарей этого блока.

Общался я тогда и с Дино Бернардино — будущим главным редактором «Риннашиты» — рупора компартии Италии; нравился мне спокойный и рассудительный Джанни Черветти, ставший впоследствии первым заместителем секретаря итальянских коммунистов.

По окончании МГУ большинство апеннинских моих однокашников, получив дипломы историков, филологов, философов и биологов, ушли работать в экономические сферы, осев в крупных торговых фирмах, тесно сотрудничавших с Советским Союзом. Подолгу жили ребята в Москве, и дружба наша благополучно продолжалась. Меня почти четверть века за пределы родного Отечества не пускали в связи с настойчивыми просьбами-доносами «товарищей по творческому цеху». А вот дружить с итальянцами и другими иноземцами, сам не знаю, почему, не мешали.

Любовь моя к итальянской культуре стала особенно ощутимой, когда встретил я и полюбил девушку из Болгарии Велину Братанову. Она тоже приехала в Москву учиться искусствоведению. Отец Велины — крупный государственный деятель — до 1944 года был одним из руководителей партии тесняков — болгарских социал-демократов. Георгий Димитров высоко ценил Димитра Братанова и доверил ему дипломатический пост, направив послом в Италию. Там и прошли школьные годы моей будущей жены. Изучив прекрасно итальянский язык (кроме него она свободно владела французским, английским и, конечно же, русским), Велина всерьёз увлеклась искусством Италии и великолепно знала творчество лучших его мастеров. Наши романтические отношения зиждились на постоянном духовном взаимообогащении и непрерывных беседах о прекрасном. Я часами рассказывал Велине о первых студенческих практиках в Суздале, Владимире, Киеве, о своих начальных шагах в освоении профессии реставратора икон и о блестящих специалистах — моих учителях, о любимом русском художнике Дионисии. Потом мы вместе подолгу будем сидеть у небольшого глубокого озерка, отражающего в своих водах дивные формы храма Покрова на Нерли; бродить белыми ночами по заливным лугам в окрестностях древнего Новгорода, восхищаться Спасом на Нередице и Николой на Липне; зачарованно стоять в прохладных интерьерах Новгородской Софии и Георгиевского собора Юрьева монастыря. Велина же с чисто женственной тонкой проникновенностью поведала мне о таинственном городе Сиенне, где работали великие Дуччо, Симоне Мартини и Паоло Учелло, о богатой шедеврами Флоренции, о неповторимом царстве каналов — Венеции. Мы сравнивали итальянских мастеров с их псковскими и новгородскими средневековыми современниками. Вместе читали драгоценные страницы изданной перед революцией замечательной книги Павла Муратова «Образа Италии» (она и по сей день — мой настольный справочник и помощник). Талантливый русский писатель, историк искусства, а впоследствии ещё и серьёзный специалист по военной истории сумел донести до нас живое дыхание городов и сёл старой Италии, рассказать о её художниках и среде, их окружавшей, так свежо и многогранно, что, казалось, он работал и дружил с ними всеми.

На искусствоведческой кафедре мы с Велиной «окормлялись» у одного и того же руководителя наших дипломных работ — крупного учёного, специалиста мирового класса Виктора Никитича Лазарева. Автор классических трудов по истории древнерусской живописи, он был тонким знатоком искусства итальянского Возрождения, а многотомные его сочинения переводились на самые разные языки и пользовались большой популярностью. Радостью для нас были вечера в гостеприимном доме Лазарева; в бывшей стасовской гостинице на Чистых прудах, где в коммуналке после лагерных бараков жил искусствовед Николай Павлович Сычёв, часами слушали мы рассказы о его аспирантских поездках по городам Италии вместе с академиком Н. П. Кондаковым. Рядом с Новодевичьим монастырём в большой студии нашим итальянским «просветителем» часто становился Павел Корин, долго живший на Апеннинах, а на улице Грановского под уютным абажуром в старой университетской квартире его младший брат Александр, отец Велининой однокурсницы Оли, показывал свои этюды и копии, сделанные в Италии.