Альманах Российский колокол - Российский колокол, 2015. Спецвыпуск «Клуб публицистов премии им. Владимира Гиляровского»
Шубин ушел.
Витольд Аристархович достал из-за пояса бутылку, с сожалением поглядел на мутную, подкрашенную рассветом, жидкость за стеклом, широко размахнувшись, бросил ее в подсолнухи на огороде, вздохнул и пошел к оставшимся с вечера столам – завтракать, пользуясь отсутствием луковчан.
Второй день великого подвига собрал к березе все население республики Луково. С трудом передвигая ноги, шли даже те, кого давно считали неспособными к передвижению. Инвалиды в колясках обгоняли велосипедистов и старались первыми приложить к дереву больные места. Исцеление наступало мгновенно.
За прошедшую, бессонную для большинства «республиканцев», ночь в избах родилась версия о необыкновенных свойствах священного дерева. Сотни людей вдруг вспомнили, как под березой исчезала головная боль, и прекращали плакать больные младенцы, и птиц на ее ветвях всегда было больше, чем на ветвях других деревьев села.
Люди шли поведать старцу Аристарху о том, что даже смертельно больная, Россия заботилась о них. Истории о бытовых чудесах дерева уходили корнями в первую половину двадцатого века и терялись там, в путанице войн, революций и коллективизации. Кто-то вслух задумался над тем, что и немца-то в селе, видать, не зря не было… Страдающие острым маразматическим склерозом, престарелые очевидцы древних чудес вспоминали мельчайшие детали происшествий под деревом, хотя не могли восстановить ход событий вчерашнего дня. Старики говорили наперебой, стараясь перекричать друг друга, чем наскучили старцу, и он снова забрался на стол-трибуну.
– Люди, что вы помните из жизни своей? – взревел со стола Витольд Аристархович, заглушая голоса и разгоняя живность. – По какому праву беретесь судить день вчерашний? Разве в состоянии вы отделить черное от белого, а зеленое от спелого? А ну, вспомните, какие раньше были зимы и какими они стали сейчас?
Крестьяне заговорили все сразу:
– Раньше снежные и морозные! Помним Рождество в семидесятых. Колядки! Снегирей. Душа радела. Ноне слякоть одна!
– Тихо, неразумные, – прекратил синоптический отчет величественный на своем столе Симанович-Винский. – Так нет же! Зимы какими были, такими и остались. Просто снег и мороз ваша память удерживает дольше, чем грязь. Возомнили, что в состоянии воссоздать прожитое? Нет, вы можете вспомнить лишь то, на что хватило вашего скудного внимания! Да и то – преломленным сквозь призму впечатлений сегодняшнего дня, который, опять же, видите далеко не полностью! – Витольд Аристархович подпрыгнул на столе и заорал совсем уже нечеловеческим голосом: – Не сметь судить Россию!!!
Республиканцы испуганно отпрянули от стола. Старец вернулся в первую октаву.
– Болезни лечить приехали? – тихо, но ехидно спросил он. – Только о себе и думаете. Да если бы о себе, а то, смешно сказать, – о теле бренном. Эх, вы, человеки! Разве можно к ней, – художник указал на испачканную высохшей грязью березу, – сейчас с болезнями? Видать, вас и конец света не исправит. Ладно, кто нуждается в выздоровлении, идите к внучке. Это она наловчилась делать. Баловство. Хорошего бы чего выучила.
Ян приблизил губы к уху Натковской:
– Ольга, когда будете смотреть, представляйте, что входите в темный бесконечный коридор, в котором раньше никогда не были. Мысленно идите и старайтесь пугаться каждого следующего шага. Помните, каждый сантиметр коридора – неизвестность. Бойтесь до ужаса, но идите, потому что останавливаться нельзя.
Первым от толпы отделился мужик, возрастом немного за тридцать. Перекрестившись, он ударил кепкой оземь, схватил за руку азартно упирающуюся молодую бабу гвардейского вида и решительно шагнул к Яну.
– Ты вот что, монаше, скажи блаженной, чтоб бабу мою чуток подправила.
Суть недуга мужик не счел возможным озвучить. Он приблизил свое небритое лицо к уху Шубина и, тревожно оглядываясь на односельчан, прошептал несколько фраз.
– К гинекологу обращались? – деловито поинтересовался Ян.
– Да где ж?..
– Ну, а… – окончание предложения хорунжий сказал мужику на ухо.
– По семь раз на день, – краснея, отчитался тот.
– Ладно, поможем, дело не столь уж сложное. Ставь жену перед блаженной.
Баба полными ужаса глазами посмотрела на Ольгу и взвыла.
– Не пойду!!!
– Изувечу, – доброжелательно пообещал мужик. По тону можно было понять, что обещание имеет под собой реальную основу.
– Красавица, ничего не бойтесь. Добрым людям блаженная Ольга зла не делает. Во время исцеления ни в коем случае не отводите взгляда. Смотрите прямо в глаза блаженной. И думайте исключительно о хорошем, плохие мысли неминуемо обернутся против вас, – елейным голосом объяснял Ян.
Подталкиваниями, уговорами и угрозами бабу удалось установить в полуметре от Натковской.
Взгляд Ольги блуждал по облакам.
– Подожди, блаженная, не опускай очей, дай отойти на безопасное расстояние, – забормотал Ян, отходя от бабы. Остановившись, вдруг пронзительно крикнул: – Убери хворь из тела ее!
Ольга чуть подалась вперед и, медленно опустив взгляд, уставилась в глаза крестьянке. Но представить себя в темном коридоре не успела – та взвизгнула, закатила глаза и снопом рухнула на землю. Вслед за визгом на подворье наступила полная тишина, которую нарушил лишь звук падающего тела.
Мужик дернулся было поднимать лишившуюся чувств жену, но, взглянув на Ольгу, прошептал: «Спаси, Господи…», и остался на месте.
Сильнее всех испугалась сама исцеляющая: ее и без того огромные глаза расширились до размеров кофейных блюдец. Забыв о небесах, она виновато перевела взгляд на толпу. Отчего трое «республиканцев», взвыв, забились в приступе эпилепсии, остальные начали быстро прятаться друг за друга.
– Верни глаза небу, дева Ольга, пощади людей, – закричал Ян, окончательно перепугав крестьян.
Опомнившись, Натковская привычно подняла взгляд и принялась гладить рукой несуществующего голубя на плече.
Шубин, как ни в чем не бывало, подошел к мужику и докторским тоном сказал:
– Все. Дело сделано. Забирай пациентку.
Затем доверительно склонился к уху:
– Пацан будет. А что чувств лишилась, это ничего, каждый человек берет от взгляда блаженной сколько может вынести.
Объяснив мужику результат сеанса, Ян повернулся к луковчанам и скомандовал:
– Следующий!
Инвалидная коляска медленно выехала из толпы. Бородатый калека, стараясь не смотреть на Яна и Ольгу, развернулся в направлении выезда со двора и быстро задвигал руками, придавая коляске ускорение.
Клавдия Голышкина
Родилась и прожила основную часть жизни в городе Уфе. С 2000 года живу в Санкт-Петербурге. По профессии строитель-проектировщик. Стихи писала со школьных лет. Прозу начала писать, выйдя на пенсию. С 2009 г. публикую свои рассказы и стихи на сайте «Проза, ру». 21.03.2013 г. награждена дипломом финалиста национальной литературной премии «Писатель года 2012».
В 2011 году выпущена книжка «Быть собою» (издательство «Любавич», г. Санкт-Петербург (ISBN978-5-86983-258-0). В 2015 году издана повесть «Живая нить» в Карловых Варах.
С 2014 года член Российского Союза писателей.
Два щенка щека к щеке…
– Два щенка щека к щеке грызли щетку в уголке, – рассмеялась только что вышедшая из воды Катя, глядя на лежащих рядышком на ее покрывале, расстеленном на берегу живописного озера, ее друзей, уткнувшихся сосредоточенно в одну книжку. Галя с Володей так увлеклись чтением, что даже не отреагировали на Катины слова. Катя опустилась рядышком на мягкую зеленую, почти шелковистую, траву. Ласково рукой провела по траве.
– Травушка-муравушка, – тихо, будто про себя, произнесла Катя. Затем, обхватив руками мокрые, еще пахнувшие озерной водой ноги, уткнулась подбородком в острые девчоночьи колени.
Господи! Как же она любила это озеро! Этот неуловимый запах озерной воды, эти холодные струи ключей, бьющих с глубины на середине озера! Эти молодые плакучие ивы, полоскавшие свои длинные, тонкие, упруго гибкие ветви в озерной прохладной воде! Эти желтые кувшинки с круглыми, огромными, как лопухи, листьями и белые нежные лилии, растущие в самом глухом, уже начинающем зарастать, затягиваться болотною тиной, уголке, где так близко, так плотно подступал лес! Она любила и этот высокий берег с его мягкой травкой, по которой так приятно бегать босиком, и противоположный берег, заросший высокой травой, среди которой можно было нарвать охапку таких скромных, но бесконечно милых, пахнущих тонким ароматом цветов. Любила и дубовую рощу, растущую правее этого стрекочущего, жужжащего, пахнущего медом луга. Любила этот гвалт детских голосов босоногих огольцов, неизвестно когда успевших уже загореть к началу июня, носившихся друг за другом по берегу, и визг купающейся детворы в коричневой от поднявшейся со дна мути воде на самом мелководье.
Катя повернула голову в сторону друзей детства, продолжавших увлеченно изучать книгу. На какой-то миг ей показалось, что Галя с Володей заворожены вовсе не содержанием книги, а ощущением близости друг к другу, ожиданием чего-то таинственного, неизведанного и бесконечно влекущего…
