Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 06
Второй пункт состоял в утверждении, что национально-государственные отношения должны строиться на основе евангельской этики, то есть на самоотречении и жертвенности, что для всех незападных народов означает отречение от национальных культур в пользу единой, «универсальной» культуры Запада. Такая постановка проблемы определила и критическую аргументацию В. С. Соловьева, который, как отметил Г. В. Бажов, выдвинул два типа аргументов — «ценностные и конкретно научные». В предисловии к 2-му изданию «Национального вопроса в России» Соловьев писал: «Национальный вопрос для многих народов есть вопрос об их существовании. В России такого вопроса быть не может. Тысячелетней историческою работою создалась Россия, как единая, независимая и великая держава. Это есть дело сделанное, никакому вопросу не подлежащее». Это написано философом в 1888 году, но уже через 30 лет существование России как государства оказалось под вопросом. Таким образом, одна из базовых идей, предваряющих соловьевскую критику концепции Данилевского, оказалась ложной.
Соловьев в критике концепции Данилевского приписывал ее создателю идеи и мнения, которых он никогда не выдвигал, что во многом определило сам стиль спора. Вместо строго научной дискуссии началась фельетонная перебранка. В. Ф. Эрн отмечал: «В. Соловьев в своем „Национальном вопросе“ и не ставил себе задачей решать вопрос, хороши или дурны славянофильские взгляды (особенно философские), а просто сокрушал ребра Каткову и К°». А настроенный панегирически в отношении В. С. Соловьева В. Л. Величко признал, что «в полемическом пылу ему (В. С. Соловьеву. — А. Е.) случалось быть более блестящим, нежели глубоким, случалось терять равновесие и впадать даже в некоторое противоречие с самим собой».
Сам философ именовал «Россию и Европу» Н. Я. Данилевского «Кораном всех мерзавцев и глупцов» и ли утверждал, что «эта книга, в сущности, могла представлять собою лишь литературный курьез, за который она и была при своем появлении признана всеми компетентными людьми». Правда, имена этих компетентных людей философ предпочел сохранить в тайне. В письме Н. Н. Страхову Соловьев так определил цель своих критических выступлений: «Нельзя истребить вшей, не пожертвовав полушубком, в который они забрались: и как за спину Данилевского прячутся гады и гадкое, то надо опрокинуть его авторитет и научную, даже моральную компетентность».
Первую из своих работ, направленных против Данилевского, В. С. Соловьев, подобно книге Данилевского, озаглавил «Россия и Европа» (1888 г.). Затем шли статьи: «Несколько слов в защиту Петра Великого» (1889 г.), «Славянофильство и его вырождение» (1889 г.), «О грехах и болезнях» (1889 г.), «Мнимая борьба с Западом» (1890 г.), «Счастливые мысли Н. Н. Страхова» (1890 г.), «Немецкий подлинник и русский список» (1890 г.) и, отчасти, «Идолы и идеалы» (1891 г.). Прежде всего Соловьев попытался доказать, что «теория культурно-исторических типов» научно несостоятельна, и эти доказательства составляют основное содержание статьи «Россия и Европа». Поставив вопросы: «Насколько само деление человечества на культурные типы, в смысле Данилевского, соответствуют исторической действительности?» и «Есть ли какие-нибудь фактические основания приписывать России значение целого культурно-исторического типа?», Соловьев дал на них отрицательный ответ, считая, что древняя история — это не смена культурных типов, а сложение универсальных империй, завершившееся созданием Римского государства и формированием понятия «человечество» как духовной и натуральной реальности. Греко-римский мир указал осевое направление развития человеческой культуры, а поэтому традиционное деление истории на древнюю, средневековую и новую менее произвольно, чем новая структурная схема исторического процесса, данная Данилевским. Философ отверг тезис Данилевского, противопоставляющий русское крестьянство, владеющее землей, безземельному крестьянству Европы. Соловьев отметил, что этот тезис верен лишь в отношении Великобритании. «А для прочей Европы безземельность крестьянства далеко не есть безусловное правило, и контраст с Россией здесь вовсе не так полон. На всем европейском материке сельское население, в известной мере, участвует во владении землей, не говоря уже о таких странах, где крестьяне — суть единственные поземельные собственники (Норвегия)». В России же, по мнению Соловьева, «для действительного обеспечения народного благосостояния прежде всего необходимо улучшение и правильное развитие сельского хозяйства, а для этого народ нуждается в разумной и деятельной помощи образованного класса». Но, отмечает философ, «ни славянофильская идеализация народа, ни стремление некоторых литературных кружков „в деревню“, ни известное хождение в народ — не организовались ни в какую постоянную общественную деятельность и ничего, в смысле действительной солидарности образованного класса с простым народом, не создали».
Важное место в критике наследия Данилевского занимает утверждение В. С. Соловьева о невозможности создания оригинальной национальной культуры в России. Никакой русской науки не существует, утверждал Соловьев, а есть русские представители европейской науки. «Русские, — писал философ, — несомненно оказались весьма способными по всем наукам. Эта способность в соединении с превосходною школой, которую нам можно было пройти, позволяла надеяться, что в течение столетия — при чрезвычайной быстроте новейшего умственного движения — наша нация произведет чудеса в области науки. Действительность не оправдала таких надежд, и известное желание Ломоносова остается до сих пор лишь „благочестивым желанием“. Рожденная под самыми счастливыми созвездиями, русская наука не озарила мир новым светом». Будущее русской науки, по мнению В. С. Соловьева, совершенно безрадостно: «…по-видимому, наука в России уже достигла наивысшей ступени своего развития и вступает в эпоху упадка. Лучшие наши ученые (как в естественных, так и в гуманитарных науках) частью окончили, частью кончают свое поприще. Работников науки в настоящее время больше, чем прежде, но настоящих мастеров почти вовсе нет… При этом, самый интерес к науке, то научное увлечение, которое одушевляло прежде лучшую часть русского общества, совершенно исчезают». Далее В. С. Соловьев указал на зависимость русской философии от западной, считая, что русские западники зависимы от немецких метафизиков, прежде всего Гегеля, и французского утопического социализма и что «славянофильские мыслители не имели в этом отношении особенного преимущества, ибо все их руководящие и философские, и богословские идеи могут быть найдены частью у французских писателей, как Ламенне, Демулен и др., частью же у немцев, как Сарториус, Мёлер».
Следует отметить, что Соловьев, рассуждая об уходе Ивана Киреевского в Оптину Пустынь, отверг всякое философское значение за святоотеческой традицией, что странно для философа-христианина и что делает не совсем ясным влияние Оптиной на русскую культуру, ведь одной из главнейших задач своей деятельности оптинские старцы считали именно книгоиздание. Впрочем, через несколько страниц своей «России и Европы» он признает за религиозной философией некоторое значение и, называя ее философским мистицизмом, пишет: «Если наша философская мысль обнаруживает теперь мистическое направление, — ничего более определенного о ней пока сказать нельзя, — то она, наверное, никаких плодов не принесет на почве нашего национального мистицизма». Таким образом, православие, названное «национальным мистицизмом», В. С. Соловьев считает философски бесплодным, к тому же философ относит русских к «полудиким народам Востока», странным образом не замечая, что тем самым вычленяет Россию из обще-европейского единства, на котором настаивал ранее. Затем В. С. Соловьев говорит о том, что «более основательная надежда на великую будущность возбуждает, по-видимому, русская действительность в области изящной литературы и искусств». Но и тут философ отмечает, что писатели, получившие мировую известность, — «или покойники, или инвалиды. Гоголь, Достоевский, Тургенев — умерли; И. А. Гончаров сам подвел итог своей литературной деятельности; младший, но самый прославленный из наших знаменитых романистов, гр. Л. Н. Толстой, уже более десятка лет, как обратил совсем в другую сторону неустанную работу своего ума». Таким образом, «особый внеевропейский русско-славянский культурный тип, с своею особенною наукой, философией, литературой и искусством, лишь предмет произвольных гаданий и чаяний, ибо никаких положительных задатков новой самобытной культуры наша действительность не представляет», a «сама Россия, при всех своих особенностях, есть одна из европейских наций».
Переходя к «теории культурно-исторических типов», В. С. Соловьев начинает с утверждения, что «в своем национальном эгоизме, обособляясь от прочего христианского мира, Россия всегда оказывалась бессильна произвести что-нибудь великое или хотя бы просто значительное». 3атем философ заключает: «Китайская империя, несмотря на все сочувствие к ней Данилевского, не одарила и, наверное, не одарит мир никакою высокою идеей и никаким великим подвигом; она не внесла и не внесет никакого вековечного вклада в общее достояние человеческого духа». Этот тезис философа, в сущности, является косвенным признанием существования «особых культурно-исторических типов», ибо, противопоставляя Китай Западу, Соловьев вольно или невольно разбивает свою концепцию единой культуры. Критикуя историческую схему, данную Данилевским, Соловьев добавляет, что «со времен вавилонского столпотворения мысль и жизнь всех народов имели в основе своей эту идею национальной исключительности, но европейское сознание, в особенности благодаря христианству, возвысилось решительно над этим, по преимуществу, языческим началом».
