Тусклый Свет Фонарей - Xenon de Fer
Ежли верить легендам, то жил в начале эпохи Мятежников земледелец по прозвищу Пэй Шанди[5], личное имя которого было Нунмин, и от того, что в стране надлежащего порядка тогда не было, он свободно бродил по всем её краям в поисках самой плодородной земли. И набрел он на очень плодородное и благое место у слияния рек Чандэ и Шэнсян, но там уже стояла деревня, которой ныне стерты даже следы.
Там Пэй Шанди взял себе жену, и вдвоем с ней продолжил свой путь — дошёл до Зеленых Холмов в пригорьях Сюэпо и осел недалеко от истоков Чандэ. Почва там была не так хороша, как в деревне его жены, но тоже прекрасная. И они стали жить там вдвоем, засевая год за годом поля и огороды, и собирая обильные урожаи. И с женой родилось у него восемь детей, а потом она ушла в страну Кэн-Вана, и Пэй Шанди женился на её сестре, а, когда и та почила, то ещё на трех женщинах из той же деревни. И всего от его пяти жён родилось у него сорок сыновей и десять дочерей, и тогда Пэй Шанди сменил имя на Пэй Нунмин, и весь его род стал зваться Пэй, и так появилась деревня Дапэй.
А, когда деревня сильно разрослась, то часть её жителей ушли на другое место, и основали деревню Сяопэй. Есть, конечно, и другие легенды, но самая расхожая эта.
Говорят ещё, будто те сорок сыновей или их потомки расселились по всей стране, а дочери были выданы замуж, кто в ближние деревни, а кто и в дальние, и нет среди шанрэней Син ни одного крестьянина, никак не состоящего в родстве с родом Пэй. И что, даже ежли фамилия кого-то из нун пишется иначе, то он всё равно потомок Пэй Нунмина.
Отчего-то, шагая вдоль замерзшей реки Чандэ, на берегу которой и выросла деревня Сяопэй, я вспомнил эту легенду. Только деревне Дапэй она и уступала в этих краях и по размеру, и по плодородности почв, и обе славились своими водяными мельницами, день за днём перемалывающими собранное с взлелеянной земли зерно. Вот такая мельница и стояла в конце той улочки, по которой я побрел.
Когда я подошёл, во дворе надрывался цепной пёс, но никто так и не вышел, посему пришлось мне самому дойти до дома и постучать в дверь. Однако и тогда никто не открыл, даже после того, как я повторил попытку. И, верно, лишь по случайности, когда я уж подумывал уйти, заскрипела дверь мельницы, и оттуда, с трудом таща на спине мешок, вышла девушка в мяньпао.
Заметив меня, она дёрнула рукой, словно хотела немедля вернуться туда, откуда явилась, а, когда ей это не удалось, то просто замерла и таращилась на меня до тех пор, покуда я не поприветствовал её и не подошёл. Девушка тихо ответила на приветствие и тут же опустила глаза. Отчего-то неловко стало и мне.
Так бы мы, должно быть, и стояли бы до темноты, кабы она тихо не напомнила, что ей надобно дотащить мешок до дома. Я подавил в себе желание помочь ей[6] и, когда она тяжелыми шагами под своей ношей зашагала к дому, молча последовал за ней. У дверей она попросила подождать, зашла, а когда вышла, то свободными руками убрала со лба упавшие на него черные пряди. Её лицо в тот миг отчего-то показалось мне знакомым. И, должно быть, я слишком неприкрыто её разглядывал, потому как она тихо, но твёрдо спросила, зачем я пришёл. Это совершенно не вязалось с образом той тихой и скромной девицы, какой она казалась незадолго до того, и по странности мне это тоже придало уверенности. Но вся она улетучилась, когда я сказал, что я столичный чиновник и хотел спросить её о гибели Пэй Цинхуа, ибо девушка нахмурилась и спросила: «А что теперь об этом говорить?».
— Мне и моему товарищу странной показалась эта история, — пробормотал я.
— В ней нет ничего странного. Ежли сянь желает разобраться, то пускай разбирается сам. Я говорить ничего не буду.
— Нам сказали, что тот чжан разбил девушке нос за отказ…
— Он разбил ей нос, чтобы отказа не было, — резко отозвалась девушка и поглядела на меня дикой волчицей. Я уж думал, что больше она и впрямь ничего не скажет, но она покраснела, вновь опустила глаза и прошептала: — И своего добился… Но теперь уж я и вправду замолкаю, пускай сянь меня простит.
Раньше, чем я успел понять суть её слов и попытаться ещё о чём-то расспросить, снова скрипнула дверь, и мы оба повернули головы на звук. У мельницы показалась крестьянка с ещё одним мешком, и девушка, словно позабыв обо мне, с возгласом — «Матушка, сейчас помогу!» кинулась к женщине, а я остался стоять на месте.
Вдвоем они довольно бодро дотащили мешок, а женщина ещё успела на ходу поздороваться со мной и слегка поклониться. Из дома, когда мешок унесли, она вышла одна, с глубоким поклоном назвалась Пэй Байхуа, хозяйкой этого дома, и спросила, чем могла бы мне угодить. Я официально представился, не называя личного имени, но называя должность и ранг, и повторил ей то же, что и девушке ранее.
Женщина выпрямилась, и, хотя на губах её застыла вежливая полуулыбка, в глазах читалось то ли беспокойство, то ли грусть. Я боялся, что она попытается меня спровадить даже после моего громкого представления, но она лишь кивнула и предложила мне пройти в дом: «За чаем всё легче говорить, даже о таком».
То был обычный крестьянский фанцзы с соломенно-дерновой крышей, прочными стенами и каном, но туда женщина меня вести отказалась, склонившись до самого пола и объясняя это тем, что после той ужасной истории муж её совсем слёг, и, ежли меня это не оскорбит, она угостит меня чаем на кухне. Мне было неважно место, но вот её слова отчего-то пробудили во мне неприятное чувство вины.
Наблюдая за тем, как женщина кипятит в потертом ковше воду на очаге, я попросил прощения за то, что вынужден её спрашивать о случившемся, ведь всё-таки то была её дочь. Женщина едва заметно усмехнулась и ответила:
— Как была б я счастлива, коль она, Чихуа, их братья и сестра и вправду были б моими родными детьми. Но я всего лишь мачеха им. У моего мужа было семеро детей от его первой жены, и до взрослого возраста дожило пятеро. Старший сын получил
