Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2016

«Я не видел таких, как у Ахматовой, глаз…»

Я увидел глаза. В них бредитКаждый с НИМ проведенный час.В них дышат серые розы,Умиравшие много раз.

Вот я дома. Память сдавилаЧисло, что назвала она, –В то число ударилось сердце,Так, что кровь навек холодна.

Неужели ничем не могу яСделать истиной светлый миф,Чтобы к ней вбежать задыхаясь,И сказать: «Идемте… ОН жив!».

Памяти Н.С. Гумилева

Иду в страну, где есть сокровища,Где много храбрых погибало.Но не спугнут меня чудовища,Ни звуки стрел, ни волны шквала.Мне небо путь укажет звездамиВ волнах пустынь и океанов;И птицы будут петь над гнездамиВ чаду тропических туманов.И дикари, как уголь черные,Падут на землю пред кострами,И назовут меня, покорные,Царем над всеми их царями.И отложу тогда винтовку я,И мне покажут в яме логаЖрецы с густой татуировкоюОт всех скрываемого Бога.Останусь там, предав забвениюСтрану окованную льдами;Законы дам, чтоб поколенияПовиновались им веками.Я приучу их к плугу ладному,К любви и к мудрому покою,Я запрещу меняле жадномуРаспоряжаться их землею.И над лесами непрорубными,Когда уйду по воле рока,От их племен, гремящих бубнами,Вспарит к луне душа Пророка.

Воскрешение Н.С.Гумилева

Ясной ночью в звездном поднебесьеСлышу я святые голоса.Там поют божественные песни,С неба смотрят на меня его глаза.Меж светил как будто вьется пламяИ летит в таинственную даль,И цветет, раскинувшись над нами,Вечный перламутровый миндаль.Солнце выйдет из ночного плена,Дождь пойдет из тысячи комет,И восстанет из былого тленаСамый замечательный поэт.

«…Гумилева часто сравнивали с птицей. Он был и похож на гордую птииу. Он был сбит влет. Его хотели унизить, растоптать, заставить почувствовать липкий страх последнего часа. Напугать его было невозможно. Георгиевский кавалер, храбрый кавалерист, он давно предсказал себе смерть от пули. Поэт улыбался и спокойно докурил папиросу. Рассветное утро августа пахнуло смертью. Приговоренных заставили рыть яму, приказали раздеться. Профессора, матросы, последние из тех тысяч мятежных кронштадцев и гордый аристократ русской поэзии приняли разом мученическую смерть».

Казнь Гумилева

Вроде робок, вроде низок ростом,Вроде и не мастер говорить,Конвоиров в роще за погостомПросит напоследок – прикурить.Всю дорогу нервно балагурил,Как-то весь светился изнутри.И не знают, чем набедокурил,Офицерик этот.– На, кури.

Конвоиры нынче терпеливы,Душный вечер одурманил сад.В том саду платаны и оливыВ тополином облике стоят.Скоро солнце скатится короной,Заливая красным окоем.И дымит, дымит приговоренный,Словно богу молится тайком.

Просит, чтобы чаша миновала,Чтобы, нам прощение неся,Жертвы не просил! Но дотлеваласигаретка и дотлела вся.Кончено. Снимай ремень и китель,Становись у розовой сосны.На Руси любой поэт – спаситель,Через них и будем прощены.

«Волшебная скрипка» Гумилёва: опыт поэтического триллера

Стихотворение «Волшебная скрипка» открывает книгу Гумилёва «Жемчуга». В экземпляре известного археолога Анатолия Николаевича Кирпичникова стихотворение снабжено карандашной пометкой: «Из Ж. Занд». Исследователи пишут: «Смысл этой записи неясен. Возможно, что она отсылает к романам «Консуэло» и «Графиня Рудольштадтская», в которых тема скрипки играет важную смысловую роль». Но, если пометка действительно была написана рукою Гумилёва, более вероятно другое предположение: за «широкой» спиной французской писательницы Николай Гумилёв хотел скрыть интимную подоплеку стихов, написанных в это время. Известно, что Гумилёв жил тогда в Париже, изредка совершая «набеги» в Россию, чтобы повидаться с Анной Ахматовой, в ту пору еще Горенко. Раненный отказами любимой женщины, Николай был дважды близок к самоубийству и не погиб только по счастливой случайности. Все это как-то плохо вяжется с образом бравого и бесстрашного человека, каким, без сомнения, был Гумилёв. Однако не будем забывать, что поэту исполнилось только 20 лет, и он еще не успел одеть свою душу в «броню», когда речь шла о любовных поражениях. Этот опыт придет к нему позднее. У меня есть все основания предполагать, что именно там, в Париже, и произошло мистическое крещение поэта, спровоцированное несчастной любовью. Я читал вышеупомянутые романы Жорж Санд, и готов констатировать: в них напрочь отсутствует то, что позднее найдут в произведениях Густава Майринка и назовут «эстетикой черного романтизма». Так что, если какие-то аллюзии из Жорж Санд в «Волшебной скрипке» и присутствуют, то это, скорее, попытка отправить читателя по ложному адресу, закамуфлировать свои истинные интимные переживания. Поэты нередко прибегают к подобным маневрам не столько из природной стыдливости, сколько из желания не предавать огласке свое мучительное настоящее. Только очень сильные люди способны сжечь в себе истину и не выплеснуть ее на страницы своих произведений. О том, какое значение придавал сам Гумилёв этому стихотворению, можно судить по тому, что оно открывает его сборник стихов, озаглавленный «Жемчуга». Подраздел «Жемчугов», вышедших отдельной книгой в 1910 году, гласит: «Жемчуг черный». Здесь поэт явно отдает дань своему лицейскому учителю Иннокентию Анненскому, а, возможно, и французскому символисту Анри де Ренье, томик стихопрозы которого «Яшмовая трость» («La canne de jaspe») увидел свет еще в 1897 году. Одна из глав книги Ренье называлась «Черный трилистник», впоследствии он написал и «Белый трилистник», а Иннокентий Анненский в своем цикле стихотворений расширил эти «трилистники» до необычайной пестроты и разнообразия. Безусловно, общаясь с Анненским и Брюсовым, молодой Гумилёв не мог не «заразиться» символизмом. Натуральный черный жемчуг действительно существует, он возникает согласно причудливым «желаниям» моллюска, чьи вещества придают соответствующую окраску формируемым минералам. Но поэт, конечно же, придал черному жемчугу символико-метафорическое звучание. Для него черный жемчуг-блестящая метафора любви, с ее приливами и отливами, с ее темными жемчужинами, которые покоятся на самом дне океана чувств. Черной жемчужиной для молодого Гумилёва стала непостижимая и своенравная Анна Горенко, будущая Ахматова.

Надо отметить, что скрипка по своей природе – светлый, божественный инструмент, не запятнанный какой-либо чертовщиной. Разве что в руках Паганини скрипка порой вытворяла странные вещи… В стихотворении «Волшебная скрипка» Гумилёв обретает наконец знание, тождественное силе. Стихотворение посвящено автору «Огненного ангела» Валерию Брюсову, с которым учившийся в то время в Сорбонне Гумилёв состоял в активной переписке. Но к кому это обращается поэт: «милый мальчик»? Очевидно, что не к маститому и умудренному опытом Брюсову. К кому же тогда? Кому он предлагает попытаться овладеть волшебной скрипкой? Кто этот мальчик? И «был ли мальчик»? Я придерживаюсь того мнения, что в образе мальчика Гумилёв обращается к самому себе. Может быть, с воображаемой высоты того же Брюсова. Как бы там ни было, в стихотворении «Волшебная скрипка» герой его, «милый мальчик», проживает целую жизнь, и это по-настоящему, без дураков. А его скрипка – это любовь. Неразделенная любовь молодого мальчика. Его скрипка – это его женщина. Женщина, рядом с которой он может погибнуть, ибо никому не дано ее удержать. Однако сколько же человеческого величия, дерзновения в этой безнадежной попытке «приручить» непокорную скрипку! Сколько магии, сколько преодоления неуверенности в собственных силах! Волшебная скрипка Гумилёва – больше, чем скрипка. Это становится понятным, едва поэт заговаривает о «темном ужасе начинателя игры», о «бешеных волках на дорогах скрипачей». Он говорит о потребности поэтических натур постоянно быть в состоянии влюбленности:

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,И когда пылает запад, и когда горит восток.

Конечно же, здесь ассоциативно приходит на ум вовсе не Жорж Санд, а Иннокентий Анненский, его блистательное стихотворение «Смычок и струны». Гумилёв делает сразу две кульминации в стихотворении, или, переходя на язык музыки, две модуляции. Это можно сравнить разве что со «вторым», а потом и «третьим» дыханием.