Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1972 год
— А про лешего у вас что-нибудь рассказывают? — осторожно закидываю фольклористскую «удочку».
— У нас его Метс-ижанд зовут! — оживляется столетний дедушка.
Отодвигается ситцевый полог кровати, и гроздь белых головенок навостряет уши и блестит глазенками. Подсаживаются поближе старики.
Пожня руданга
Пошел мужик себе новую пожню чистить. Рубит да корчует, корчует да рубит. Сам сердитой, недовольной. Легкое ли дело дикий ур расчищать! Поспрашивай у стариков, каково!
Глядь: идет Метс-ижанд! Тьфу, напасть!..
«Сядем, что ли! — леший говорит. — Горе, ох, горе!.. Тойне-поль (1 Тойне-поль — жена лешего (вепсск.).), понимаешь, три дня уж не разродится. Хоть бы жена твоя бабьим делом помогла! Ведь у меня трое лешачонков маленьки; что ж, сиротами останутся. Помог бы, сосед!» — «Да ей неколи; я валю дерева, она сучья обрубает...» — опасается мужик в оказию попасть. А леший: «Будет у тебя пожня; метки положи, какую тебе пожню надобно».
Ну что станешь делать? Положил, конешно, метки-зарубки на осинах. Говорит жене: «Я домой правлюсь. Ты морошки набери в болоте! Мне-ка морошки тоской хочется...»
Зыркнула баба на мужика — перечить не посмела. Умелась за морошкой. Мужик дома сидит — от окна к окну кидается. Ну просто сил нет! Слышит, баба у подоконья разливается, соседкам рассказывает: «И-их, милые мои, разбаловалися нонь мужики, разбаловалися! Мой-то полудня не доработал, какого-то гультяя ветрел да и говорит: «Иди по ягоду, а я-де сам большой барин — домой пойду, на печь лягу!» — «Чтоб ты, — думаю, — оттуль свалился!» Ну, иду это. На болото прихожу, там — ма-а-мочки! — баба какая-то плачем-плачет: пора приспела... Роди-имые мои!.. Я кошель-то в кусты; побабила ей. «С какой деревни?» — спрашиваю. «Дальняя!» — «Твой-то, — говорю, — тоже небось на печи лежит...» Конечно, поругали уж между собой и ейного мужика. А ребеночек родился — с лица темен, головенка, как копенка, лохматенька. Глянула она: «Весь, — говорит, — в отца! Какой хорошенький!» Встала, ушла. А я и морошки успела набрать — желтенька, крупна; на выбор брала, всю спину обломала».
«Вот это ты, баба, врешь! — муж на крыльцо восходит. — Кошель-то уж полный был, как ты его взяла...» — «А ты откуда знаешь?!»
...Ночью мужик худо спал. Мается, думает: сдержит ли слово Метс-ижанд, нет ли? Пришел — поле чистое между метами, будто никогда леса не бывало; трава высокая. Одна березка осталась; с нее птица глядит.
...Давно уж не бывал, не знаю, есть ли береза та нынче, нет ли? Пожня есть. В Матвеевой Сельге спроси пожню Рудангу — всяк покажет, а спроси — все сызнова расскажет!
Мы — Пустошкины
— На што тебе про старину и знать-то? — удивился крепкорукий, веселый старик Дмитрий Иванович. — Старины не упомню, а вот ежели про свою фамилию рассказать?
Фамилия наша, извиняюсь, Пустошкины. Мне сколько говорили: «Сменяй, неподходящее прозванье! Ты работящий мужик, у тебя все есть!» А я: «Эта фамилия мне от деда; я должен ее сам носить и внучонкам передать. Это мой дед провинился...»
Он уж старый был. Лежал на печи. Бабка к соседям умелась, молодые пали в сани — на ярмарку улетели. Лежит дед, кряхтит: «Никуда я не гож — стар стал! А кабы со мной была старопрежняя девушка, с какой молодцевал, я бы — ого!..»
Только подумал — на повети сова скричала; с печи кот спрыгнул — весь топорщится. Старый кот, глаза как плошки, лапой морду моет, мурлычет; дед лаптем на кота замахнулся: «Какого лешего гостей намываешь, какие тебе гости!» Только откуда ни возьмись — пялятся через порог девки, бабы простоволосы. Они деда волочили, они его вертели, плясали с ним старопрежни кадрели. Повертели — бросили, корытом прикрыли.
Молодые, невестки с сыновами, вернулись — нет деда! Бабка с посиделок пришла — догадалась, лохань подняла.
«Охти мне! Глупой ты, дедка: вспомнил прежнее, молодое». (Про старопрежнее-то, говорили, можно вспоминать, ежели кому молодому пересказать: промеж себя старики про старое не говорят, а того больше — сам с собой, шутка ли...)
Стал дедушко задумываться. Все, с кем он жил, померли, дак он и задумывался. Было вышел за порог вечером, а холодно, росно. Дед на нивья пошел; на меже — старуха. От росы трава бела, а она сидит.
«Уйди, бабушка, не сиди здесь. Ночь! Зачем сидишь?» — «Скоро, скоро узнаешь, зачем я сижу!» Девкой обернулась, схлопнула в ладоши, да и улетела. Дед догадался: опять судьба приходила. Он уж и в первой раз видел — была меж простоволосыми бабами одна, с какой он, молодой, гулял: с лица схожа очень. И опять она... Судьба!
Дед побелел; зубы выпали; стал совсем старик: «За мной уж судьба приходила, дак...» Он хозяйству голова был, а тут ото всего отошел, на печи лежал. Тогда-то у нас все и затгустошилось. Дождь велик пал, водяная мельница была — поломало, унесло. Дом от молнии занялся. Мы не в этой, в другой деревне жили. Мы сюда пришли. «Которы строятся?» — про нас разговор. «Пустошкины, у которых все запустошилось!»
Побеседовали, чайку попили — и Дмитрий Иванович повел меня в свой сад. Спускаясь по крутой лестнице своего высокого дома, дед рассказывает:
— Невестка у меня — ух, бедовая! Как лето — сейчас на юг угребется! Отдыхать желает!
«Что на юге нашла больно хорошего?» — спрошу. — «Там хоть яблок поем; тебе привезу. Чемодан!» — «Не вези чемодан яблок, привези кулек семян!»
— А я уж и сам — какое яблоко повкуснее — семечки берегу. Зато теперь вот!
Дед открыл калитку в целый ботанический сад: здесь выпестованные с семечка яблони, вишни, сливы; стоят рядышком ближние гости — молодая липа, куст орешника; тысячью черных глаз смотрит пахучий куст смородины; а рядом алеют малина, клубника, в уголке — застенчивая лесная брусника и куманика. Огораживал свой сад Дмитрий Иванович ольховым частоколом — так и колья ольховые принялись, вот диво-то!
— У меня не запустошится. Я думаю, как наперед жить, чтоб от наших мест людей на сторону не тянуло? Теперь и я могу внукам яблочко дать! Я знаю, когда старое вспомнить, ежели вот молодой парень интересуется.
Виктор Пулькин
После «Арго»
Август в Сухуми самый жаркий месяц. И в тот полдень напротив лодочного причала, что около устья реки Беслетки, было особенно много народу. Поэтому когда вынырнувший из воды мужчина, захлебываясь от возбуждения и судорожно ловя воздух ртом, закричал: «Ко мне!», купальщики поплыли к нему со всех сторон. Вскоре и они увидели лежащую на дне мраморную плиту, наполовину погребенную в иле и песке. С трудом, коллективными усилиями ее удалось вытащить на берег. Лицевой оказалась нижняя сторона плиты. Она пролежала не менее двух тысяч лет в песке и потому была спасена от разрушительного действия волн. На ней было выбито рельефное изображение. Молодая женщина, задумавшись, сидит в кресле. Рядом, напряженно всматриваясь ей в лицо, на коленях стоит мальчик. Рука сидящей — в его руке, вторая покоится на его плече. Сзади, склонив голову, стоит еще одна женщина. Сидящая в кресле — покойница, найденная плита — часть ее надгробия. Здесь есть все, что сделало бессмертным искусство Эллады. Все уравновешенно и спокойно и вместе с тем трогает до глубины души. Кто была умершая и кем было сооружено надгробие, неизвестно. Об этом должна была повествовать его недостающая часть. Ее искали в море и ищут до сих пор. Пока безрезультатно... Трудно придумать более греческую вещь, чем сухумский барельеф.
В VIII—VI веках до нашей эры Черное море бороздили корабли с переселенцами из Греции. Пройдет еще столетие, и греческие города будут разбросаны на всех его берегах, и великому философу Платону они напомнят лягушек, рассевшихся вокруг болота.
Переселялись крестьяне, лишившиеся земли, захваченной аристократами, и бедняки, не нашедшие себе работы и пропитания в городах, и ремесленники, терявшие покупателей и заказчиков, потому что труд рабов был дешевле. Родину покидали отважные, которые стремились в далекие чужие страны в поисках лучшей жизни, и предприимчивые, которых влекла жажда богатства, и побежденные, которые просто спасали свою жизнь.
Во всех греческих городах шла в это время ожесточенная борьба между аристократами и сторонниками демократии. Переворот следовал за переворотом, и каждый из них сопровождался казнями, конфискацией имущества и изгнанием. Сегодня из города вынуждены были бежать демократы, ища за морем спасения от гнева победителей, а завтра наступала очередь аристократов — побежденные, они садились на корабли вместе со своими приверженцами и родичами. И в поисках убежища, в поисках места, где можно все начать сначала и вновь обрести надежду, где сбудутся мечты о новой и лучшей родине, взоры часто обращались на север, к богатым, но малознакомым, овеянным дымкой мифов и легенд землям Причерноморья. Рассказывали, что земля там дает отменный урожай, недра богаты металлами, и реки несут столько золота, что местные жители собирают его с помощью косматых шкур.
