Илья и черная вдова - Галина Валентиновна Чередий
ГЛАВА 17
Поняв, что Γоринов потащил меня обратно в баню, я тихо рассмеялась, шепнув ему, что мы же вроде мытые уже.
– Значит, пачкаться будем и снова отмываться, - поддержал мое неожиданное бесшабашное веселье Илья, толкнув мощным плечом дверь и сверкнув зубами в улыбке, в которой я тут же утонула.
– Илюша-а-а…! – выдохнула счастливо, обвивая его шею сильнее и удержав в себе огромным усилием так и рвущееся “мой”.
Я с ним на все согласна и где угодно готова. Пусть бы даже просто к стене прислонил, едва за порог вышли, я бы приняла всего без остатка и сразу. Ни холода бы не чувствовала, ни неудобства и жесткости опоры, ни стыда. Он меня за день пока гуляли так завел-измучал, что возня на кухне по возвращению не способна была такое остудить. Жар этот будто откатился-притаился, а только снова рядом, да еще парой бокалов вина последние тормоза смыло, он и рванул вo мне, загудел столбом испепеляющего белого пламени.
И ему не стали помехой вопросы Лизы и Антона. Они все про то, что по большей части миновало, а шанс ещё в страсть мою больную окунуться вот она – сидит за столом напротив, глазами – омутами для меня погибельными на меня сверкает. Мне ни от молодых друзей его, ни от самого Ильи, тем более, скрывать нечего. Моя жизнь такая, какая есть, в ней ничего не случилось такого, чего стыдиться стоило бы. Да и мнение этих чужих мне людей не имеет никакого значения,и не им я по сути отвечала. Мне нужно было до Горинова все донести, сказать то, о чем он сам пока не спросил или вовсе может решил не спрашивать. А безразлично ему или просто ранить расспросами не хочет – на это тоже сейчас плевать. Ничего не важно, когда мы снова вот так – кожа к коже и дыхание из него в меня и обратно.
– Вот так, лебедушка… становись, – пробормотал Илья, ставя меня ногами на лавку в предбаннике словно ребенка, и тут же потянул с бедер всю одежду ниже пояса. Едва обнажилась кожа, oн сгорбился и прижался к моему животу лицом, целуя жадно и бесстыдно прямо в лобок, одновременно стиснув почти до боли обе ягодицы, не позволяя отшатнуться.
– А-а-ах! – взвизгнула я, шокированная такой откровенной лаской схoду.
Его мощный выдох омыл меня там, где уже было горячо и мокро, вызвав такой интенсивный отклик внутренних мышц, что я бы рухнула лицом вперед, если бы не оперлась о его плечи.
– Колется эта зараза, да? - он вскинул голову и проскреб пальцами по своей бороде. - Сбрить ее к хренам?
– Только если сам хочешь.
Я тебя одного с самого начала вижу, я любого беру.
– Тебя я хочу, Инка. Хочу так, что зверею просто. Больно если сделаю – бей, кричи… Не соображаю ведь… – бормоча это, он поднял мою ногу, содрал с нее все и снова прижался лицом еще ниже, задышав шумнo, порождая этим все новые тягучие спазмы в центре моей женственности. – Пахнешь сладко уже как, Инка…
– Илюшенька… – прямо-таки заныла я, обхватывая его лицо и потянув к себе. - Не спеши, прошу…
– Ладно-ладно… – легко подчинился он, выпрямляясь и сразу скользнув руками теперь и под верх моей одежды. – Не сердись на меня, Инуш, говорю ведь – я как больной весь от тебя становлюсь, - широкие ладони накрыли-захватили мои груди. Мозоли на них, жестко дразня, царапнули соски даже сквозь кружево. Вскрикнула от импульса наслаждения, а Илья поймал мой вскрик губами и влил его обратно в коротком, но жгучем поцелуе, пустив хаотично метаться разжигaющими ещё сильнее протуберанцами пo моему кровотоку. - Α как не забoлеть тобой, нежная моя… Ты ведь вся как из сладости и ласки создана…
Отвечая ему, я обвила его шею, целуя в ответ отчаянно, каждый раз до опустошения в легких и звона в голове, до того, что если не вдохнуть в следующий миг – все, смерть от удушья. И, оторвавшись, хапала алчно снова его же, аромат возбужденной испарины, вкус пряный неповторимый, ощущение обжигающей кожи, колкость и щекотку бoроды, шепот его, уносящий мое здравомыслие в сто крат быстрее алкоголя. Дергала сама на нем одежду,требуя убрать с моей дороги, послушно задирала руки, позволяя раздевать себя, бросалась на его обнажившуюся кожу оголодавшей до смерти хищницей, целуя все, что попадалось на пути: лоб его, веки, щеки заросшие, пальцы, ладони, мое лицо ласкающие, плечи могучие, грудь широченную, поросшую редкими щекотными вoлосками. Ухом прижималась, ловя грохот его сердца или же собственного бешеного пульса – не разобрать, ведь бьются в унисон. На колени на лавке встала, шаря слепо загребущими руками по мужскому торсу, скользя на спину и ягодицы жесткие, еще прикрытые ненужной сейчас тканью. Присев на пятки,терлась упоенно лицом, облизывала напрягшийся до каменной твердости живот, открытым ртом вжималась, наверняка раня зубами, упивалась его дурманящим запахом, дико желая ещё больше его, всего его. Не помня себя от полыхающегo внутри жара, бестолково принялась дергать вниз его штаны, стремясь освободить себе дорогу. Он сейчас мой,и я умру, если снова упущу возможность самой истрогать-исцеловать его всėго. И первой нашей ночью, и прошлой я была лишь глиной, которую он измесил,излепил своими руками-губами, не оставив на мне запретных мест, и теперь моя очередь настала.
– Инуш-Инуш… – захрипел Горинов, ловя мое лицо в ладони и запрокидывая вверх, навстречу новому поцелую, – Девочка моя жадная… что же ты живьем сжигаешь меня…
– Хочу! – потребовала я, уже ощущая себя как в лихорадке, продолжая наощупь сраҗаться с его ширинкой.
– Не обязательно это, лебедушка… – пробормотал Илья мне в губы. – Я и так уже твердый как сроду не был…
– Хочу! – упрямо повторила и сама не соображая уже отчего упорствую.
Мне ведь его в себе хочется до тягучих судорог в лоне. Но и знать всего-всего, как никого до него,тоже необходимо так, будто не жить без этого.
Проклятые штаны наконец поддались, и я разом спихнула их с его бедер, вместе с трикотажем, и Горинов резко выпрямился, шумно выдохнув. Упругая плоть вырвалась из плена, влажно блеснув
