Выбор - Галина Дмитриевна Гончарова
— Четверть века получается, а то и больше…
— Четверть века?
— Рядом эта зараза ходит, а мы про то и не знаем, не ведаем…
Агафья только головой покачала. В горницу боярин вошел.
— Уехал царевич. Устя…
— Ты, Алешка, успокойся, — вмешалась прабабушка, подмечая надвигающийся скандал. — Недовольный он уехал?
— Нет, вроде как… задумчивый.
— Вот и ладно. Чего ты на девочку ругаться собираешься?
Алексей только вздохнул. Поди, поругайся тут, когда волхва рядом сидит, да смотрит ласково, ровно тигра голодная.
— Могла бы и поласковее с царевичем быть.
— Не могла бы. Поласковее у него палаты стоят, там таких, ласковых да на все готовых — задень не пересчитать, потому как царевич. Может, он потому Устей и заинтересовался, что она ему под ноги не стелется ковриком?
Боярин задумался. Потом припомнил кое-что из своего опыта, кивнул утвердительно. А и то… что за радость, когда тебе дичь сама в руки идет? Охотиться куда как интереснее.
— Ладно. Но смотри у меня. Ежели что — шкуру спущу!
Устя кивнула только.
Шкуру, спустишь… выжить бы тут! А твои угрозы, батюшка, рядом с Федькиными глазами бешеными, голодными, страшными, и рядышком не стояли. И не лежали даже.
И рядом с той нечистью, которая в палатах затаилась — тоже. Вот где жуть-то настоящая… а ты — розги! Э-эх…
* * *
Поди, сообщи жене любимой, что месяц к ней не прикоснешься? Каково оно?
Кому как, но Борис точно знал — нелегко ему будет. Даже патриарха для поддержки рядом оставил, когда жену позвал, и то побаивался. Что он — дурак, что ли?
Марина и возмутилась. И к нему потянулась всем телом.
— Бореюшка…
Обычно-то у Бориса от этого шепота все дыбом вставало. А сейчас он на жену смотрел спокойно, рассудительно даже.
Памятна ему была и боль, и ощущение ошейника на горле, и бессильная рука Устиньи, на снег откинувшаяся, и кровь из-под ногтей…
— Что, Маринушка?
— Что за глупости ты придумал, любовь моя? Какой-то храм, еще что-то… да к чему тебе это?
Вот тут Бориса и царапнуло самую чуточку. Казалось бы, первая Марина должна его одобрить, ради нее да детей будущих он обет принимает, а ей вроде и не надобно ничего? И дети не надобны?
— Маринушка, ты мне поверь. Так надобно.
— Я же сказала — рожу я тебе ребеночка, а то и двоих…
— Вот и поглядим. А покамест — не спорь со мной.
Марина ножкой топнула.
— Ах так! Ты… — и тут же поняла, не поможет это, тон сменила. — Бореюшка, миленький… пожалуйста! Плохо мне без тебя, тошно, тоскливо…
Поддался бы Борис?
Да кто ж знает, сам бы он на тот вопрос не ответил. Какой мужчина не поддастся тут, когда такой грудью прижимаются, и дышат жарко, и в глаза заглядывают, и к губам тянутся… патриарх помог.
Закашлялся, посохом об пол грохнул.
— Определился я с храмами, государь! Когда прикажешь, все расскажу, и где, и кому храм посвятим, и чьи мощи привезти надобно бы.
Помогло еще, и что разговор не в покоях царицыных происходил. Ни кровати рядом, ни лавки какой, ни даже стола. Ковра — и то на полу нет! Как тут мужа совращать, когда ничего хорошего, только патриарх рядом, недовольный стоит, глазами тебя сверлит?
— Сейчас и прикажу. Уходит уже царица, — Борис мигом опамятовал.
А и то, походи-ка сначала в ошейнике, а потом без него? Вмиг разницу почувствуешь, и обратно уже не захочется!
Марина ножкой топнула, опрометью за дверь вылетела, а уж там, где не слышал ее никто, не видел, зашипела злобно.
Да что ж такое-то? Почему муж к ней так? Никогда и никто ей не отказывал! Никогда!
Никто!
Ну и ладно, сам виноват! Найдет она, с кем утешиться. Вот, боярич Лисицын, вполне хорош. И молод, и пригож, правда, темноволос, не любила Марина темненьких, ей светлые кудри нравились, хотя б темно-русые, как у Ильи. Но ненадолго ей и Юрка Лисицын пойдет.
Марина мимо прошла, бедром стрельца задела, глазом повела — и с радостью отметила, готов мужчина. Поплыл, и взгляд у него масляный, и губы облизнул…
Приказать чернавке привести его в потайную комнатушку, в подземелье. Пускай порадуется… недолго.
* * *
Борис супругу взглядом тоскливым проводил, вздохнул.
Гневается Маринушка. Ничего, простит. А он ей диадему подарит, с лалами огненными… ей пойдет. Красиво же!
В черных волосах, алые камни…
У Устиньи волосы не черные. Каштановые. И в них рыжие пряди сквозят, ровно огонь в очаге. И глаза у нее серые, изменчивые… ей бы заморский камень, опал переменчивый, а ежели из родных, то изумруды ей пошли бы. Красивая она.
Не как Маринушка, та вся огонь, вся соблазн.
А Устинья — другое. Тепло рядом с ней, хорошо, когда б она за Федьку выйти согласилась, Борис за брата не беспокоился бы…
Но и не порадовался.
Не заслуживает ее Федька. Не дорос.
Сломает — и только. А понять, поддержать, полюбить по-настоящему и не сможет. А Устя своего счастья тоже достойна. Хорошая девушка, хоть и волховская кровь в ней есть, и кому-то с ней очень повезет. Борис сам сватом будет…
Царь нахмурился невольно. Да, сватом, и на свадьбе ее будет…
Макарий решил, что это из-за рунайки, и еще бодрее стал про храмы рассказывать, места на карте указал, про иконописцев упомянул, что готовы они без отдыха работать, с постом и молитвой.
А Борису просто сама мысль не понравилась.
Устинья?
Замуж?
Хмммм…
* * *
Устя и о замужестве сейчас не думала, и о Федоре забыла. Поважнее дела у нее были.
— Устенька, внучка, еще об одной вещи с тобой поговорить хочу.
— О какой, бабушка?
— Дали мне этот оберег. Сказали, тебе отдать, да слова передать.
— Какие?
Слова старого волхва Устя выслушала внимательно, коловрат приняла, в ладони взвесила. Прислушалась к себе. Что чует она?
Не просто так себе кусок металла в ее ладони. Она бы трижды и четырежды подумала, прежде, чем такое в руки взять. Ей он не навредит, это тоже чувствуется, а кому другому… не позавидует она ни вору, ни татю, который решится оберег в руки взять.
