Божьим промыслом. Чернила и перья - Борис Вячеславович Конофальский

- Физиономия у вас больно заносчивая, - говорит ему генерал почти серьёзно, он уже начал омывать себя над лоханью, - ходите по замку, ходите, важный весь, спесивый, и всех раздражаете. Вот уже хозяева и визитёров насчёт вас прислали, но они постеснялись сказать о том. Оказались людьми вежливыми.

- Да что вы такое… - начал было фон Готт удивлённо, но случайно взглянул на Кляйбера и увидел, что тот усмехается втихую, косясь на него. И тогда он всё понимает и говорит:

- Так то опять ваши шуточки, сеньор, – и, увидав, что генерал смеётся, тоже начинает посмеиваться. – А я уж думаю, чего это этим горожанам моё лицо не нравится? Где в нём спесь?

- Есть спесь, есть, - замечает Кляйбер, - тут господин генерал прав.

- Ой, да ты-то помолчи, свою морду-то видел? – огрызается, но беззлобно, на него фон Готт, а кавалерист и генерал смеются ему в ответ, и даже Гюнтер, что льёт Волкову на голову из кувшина воду, и тот тихонечко усмехается.

Глава 13

Ужин получился совсем не такой, как предыдущий, тут уже генерал не поучал принцессу, как ей быть и что ей делать в своём доме, как обуздать своих своенравных вассалов и вельможных слуг. Виторио Алесандро Гуаско ди Сальвези оказался человеком разговорчивым и весёлым, к тому же, как и все южане, он любил вино и не сидел за столом важно, дожидаясь лакея, а сам иной раз вставал, чтобы с поклоном наполнить бокал и маркграфине, и Волкову. Кроме этого, он отлично знал своего почившего сеньора и вспомнил немало охотничьих и бытовых историй, с ним связанных; истории о покойном муже принцессы Оливии были занимательными и смешными, но генерал дважды замечал, что глаза Её Высочества увлажнялись во время рассказов обер-егермейстера. Ну что ж тут удивительного, с ним она прожила большую часть своей жизни. А то, что она явно не была довольна своим супругом при жизни… Так разве есть жёны, что довольны своим мужьями? В общем, ужин удался, и всем троим он пришёлся. Волков и маркграфиня удовольствовались хорошо проведённым временем, а господин Гуаско тем, что смог обаять важных и нужных людей.

***

Гюнтер воду из лохани после помывки Волкова не вылил. Знал, что господин придёт с ужина и будет снова мыться: вон жара какая, не смотри, что стемнело уже. А может, ещё и ночью встанет ополоснуться, освежиться, если сон к господину не придёт. И слуга всё сделал правильно. Барон пришёл весел, так как вина выпил за ужином изрядно, и, разоблачившись, стал, рассыпая брызги по паркетам, плескаться в теплой воде перед сном, пока Гюнтер приносил ему полотенце и собирал несвежие вещи господина.

- Фу, хорошо… - говорил генерал, вытираясь, - у нас за перевалом такой жары нет. Ночь уже, а всё равно жарко.

- Бывает стоит иной раз, день или два, - вспоминает слуга, - но чтобы такое пекло неделями стояло – нет, не припомню.

- Не хотел бы ты тут жить, наверное? – вытираясь после омовения, спрашивает господин.

А слуга и говорит ему неожиданно:

- Жара меня не очень страшит, а вот персики и черешни здесь прекрасные. И орехи везде растут.

Волков усмехается, бросает ему полотенце: да, персики здесь удивительные, только что он их ел за ужином, при последней перемене блюд принесли сыры, первый виноград, резаные другие фрукты, среди которых выделялись персики. Их даже резаные нужно было есть аккуратно, так как из этих прекрасных фруктов обильно вытекал сок. Закусывать ими хорошее красное вино генералу понравилось.

Наконец он закончил и с удовольствием улёгся на перину сверху.

«Хорошо бы заснуть сразу, иначе скоро мне опять жарко станет, тогда не усну уже. Главное, не думать о делах, что надобно сделать завтра!».

И к счастию его, видно оттого, что хмель отогнал от него все мысли, а омовение дало ему хоть и краткое, но облегчение, стал он забываться сном, и вскоре заснул бы… Как вдруг в дверь постучали, и тут он, обозлённый, что его драгоценный сон уже, кажется, пришедший, отогнан, рявкнул раздражённо:

- Гюнтер! Ну, что ещё?

И, к его удивлению, в комнату вошёл фон Готт с лампой в одной руке и своим неизменным клевцом в другой; он был в одних панталонах и рубахе, был бос, но при том имел вид спокойный и произнёс без всякого цвета в голосе или даже устало:

- Сеньор, к вам гости.

- Гости? Кто же? – спросил генерал, понимая, что будь это гость неожиданный или неизвестный, оруженосец так спокоен не был бы. «До полуночи час остался, кто же в такое время может в гости прийти?».

А оруженосец ему и говорит всё так же бесцветно:

- Так принцесса к вам просится, пускать?

- Фон Готт, вы болван, конечно пускать! – Волков сел на перине. - Гюнтера зови, путь одежду несёт.

Но Гюнтер одежду принести не успел; едва оруженосец скрылся за дверью, как она тут же раскрылась, и в комнату, шурша юбками, буквально ворвалась прекрасная женщина. Вошла в простом домашнем и свободном платье, которое не скрывает плеч и груди, чепец на волосах держится каким-то чудом, остановилась и взглянула на Гюнтера и фон Бока, которые стояли в дверях. Сообразительный Гюнтер тут же, подвинув оруженосца, закрыл за нею дверь, оставив господ наедине.

- Ах, как хорошо, как мудро было нанять новую служанку, за то спасибо вам, барон, иначе и не знаю, как через весь тёмный дворец одна бы шла, – говорит маркграфиня и, высоко подобрав юбки, кидается к нему на постель, даже немного неловка была и ударилась о его лицо своим, засмеялась на мгновение от такой неловкости своей и потом стала жадно целовать его в губы, жарко и ненасытно. Волков чувствовал вкус вина на её устах, но волновало его другое, он оторвался от неё и, проводя рукой по её волосам, по её лицу, сказал:

- Так, кажется, ещё три дня ждать?

Но она лишь ответила просто:

- Ну, придумаю что-нибудь ещё, чай, не дева двенадцати лет. Порадую вас.

И снова стала целовать его в губы, а потом в шею и грудь с новой страстью, а рукой без всякого стеснения искать его естество. А он гладил её по