Измена. Яд твоей "любви" - Дора Шабанн
Да, больше такой внезапной, резкой боли не было, осталась только ноющая и тянущая.
Постаралась размеренно дышать и расслабиться сильнее, а когда это получилось, Олег поцеловал меня со словами:
— Умница. Вот так. Молодец.
И увеличил темп, прижимая меня крепче.
Стало больнее, поэтому я прикусила губу и зажмурилась сжимаясь.
Протяжное и глухое: «Да!», совпавшее с горячими каплями на моем животе и бедрах, слились с ощущением освобождения.
Выдохнула.
Олег фыркнул в макушку, поцеловал в лоб и хмыкнул:
— Опять надо тебя мыть.
А после мы лежали в постели, обнявшись, он гладил мою спину и иногда целовал в висок.
— Все хорошо, Нонна. Ты моя. Теперь все будет хорошо, — под этот мерный, убаюкивающий шепот я тихо провалилась во тьму.
Выплывая из которой сразу поняла, что не будет.
Ничего хорошо не будет.
Потому что мне больно.
Везде больно.
Очень-очень.
И страшно.
Глава 22: «Добро пожаловать в наш дерьмовый мир обратно»
«Топ-топ топает малыш
С мамой по дорожке, милый стриж
Маленькие ножки не спешат,
Только, знай, себе твердят:
Топ-топ очень не легки
В неизвестность первые шаги,
А в саду дорожка так длинна
Прямо к небу тянется она!»
Алексей Ольгин «Топ-топ»
Вздохнуть получилось с трудом. Гадостный привкус во рту насторожил сильнее, чем боль.
Что случилось?
Где я?
Что происходит?
Хриплый выдох мой совпал с тревожным:
— Мам, мам!
Страх за сына выдернул меня в реальность почти мгновенно. Плевать, что там такое вдруг болит. Что с моим мальчиком?
— Кир, — каркнула, распахивая глаза.
На мгновение ослепла от белизны стен и потолка. Ну, и от холодного света люминесцентных ламп.
Больница.
Авария?
— Мам, я здесь. Я в порядке. Как ты? Пить хочешь? — под нервный стрекот сына, окружающая действительность начала обретать четкость очертаний.
Одиночная безликая палата, все сверкает чистотой. И мой ребенок, как воплощение ужаса и отчаяния: взлохмаченная макушка, болезненно горящие глаза, бледный, в мятой футболке и вид весь такой — обнять и плакать.
Что я и делаю, потянув его к себе за руку.
Сын падает на колени у постели, утыкается лицом в плечо и хрипит без остановки:
— Прости — прости — прости! Мам, прости, пожалуйста… я не хотел! Прости!
Ну, руки мои вроде как шевелятся, поэтому свободной глажу по волосам, плечам и спине — уж докуда достаю.
— Тише, милый. Все нормально. Разберемся. Тише, мой хороший. Ч-ш-ш…
И тут он начинает рыдать, а я — впадать в панику.
Мой стойкий, закаленный жизненными невзгодами мальчик плачет? Да что случилось-то?
К счастью, сын берет себя в руки и поднимает на меня красные, блестящие глаза:
— Мне так жаль. Я так виноват. Мамочка, пожалуйста! Прости!
Выдыхаю долго, с определенным дискомфортом, но что уж.
— Мой хороший. Успокойся. Мы с тобой всегда со всем справлялись…
— Да, но сейчас…
— И сейчас. Ты со мной, значит, мы справимся.
— Всегда. Прости, я не хотел, чтобы так вышло, — в глазах Кирилла плещутся боль и обида.
И благодаря им я вспоминаю.
Море. Отпуск. Сюрприз.
Радость. Счастье.
Самолет.
Надежду. Изумление. Боль.
Страх. Ужас.
Темноту.
Я вспоминаю все.
Удивительно устроена человеческая память, правда.
Иногда она отказывается хранить важные, но обычные вещи, знания, данные.
А порой и хотел бы забыть, а не забудется.
Льющийся в огромные французские окна солнечный свет, бликующий на полированной мебели. Большое уютное пространство гостиной.
Мой любимый кремовый диван с вышитыми шелком подушечками.
И мой герой. Мой любимый. Единственный.
Не один.
Я успела отвернуться от сына, и вырвало меня все же на пол.
— Мам, плохо? Что? Я сейчас!
Кир подскочил и бросился вон из палаты, а я утерла рот рукавом больничной рубашки, опала на подушку и уставилась в потолок.
Больно.
Везде: внутри и снаружи.
От понимания: ничего не вернуть. Как раньше — не будет.
Никогда.
И кажется мне, что я не повзрослела в одночасье, а постарела. Просто одряхлела.
Потому что, физическая боль, она ведь не от предательства любимого, правда?
— Как вы себя чувствуете, Нонна Аркадьевна? — в распахнувшуюся дверь вплывает монументальная дама в светло-зеленом халате.
Удается лишь скривиться.
Вошедший следом Кир тут же устраивается на стуле у изголовья и вцепляется в мою руку.
Ребенок в ужасе и винит себя.
Напрасно.
Сжимаю ладонь и глажу его запястье большим пальцем.
Мой отважный котенок швыркает носом, но держится. И за меня, и вообще.
Прежний мир наш рухнул. Разбился. Раскололся вмиг.
Не собрать, не склеить.
Не вернуть.
Но мы вместе, значит, должны как-то справиться.
А сейчас наша задача: выждать и выжить.
Доктор подходит ближе, измеряет температуру, осматривает и мягко улыбается:
— Я ваш лечащий врач, Лусине Суреновна меня зовут. Сейчас девочки поставят капельницы, затем сходим на укол, а пока обсудим наш с вами план.
— Как украсть миллион?
— Как возродиться из пепла. Но ваш настрой мне нравится, — поощрительная улыбка этой спокойной и уверенной в себе женщины действует на меня, как хорошая доза успокоительного.
Мне тоже нравится. И настрой, и особенно то, что над головой я слышу хмык Кира.
— В целом ситуация хороша настолько, насколько это возможно. Сейчас перейдем к конкретике. Если опустить специфические термины и отправить юношу за едой для него и водой для вас, то наша задача на ближайшее время: очистить организм, не допустить воспаления или, не дай боже, инфекции. Прийти к «заводским настройкам» и спокойно выписаться под наблюдение вашего постоянного врача.
Посланный сын, ничуть не обидевшись, целует меня в лоб и исчезает за дверью со словами:
— Мам, я быстро. И это, я с тобой тут буду все время, пока не выпишемся.
Врач улыбается ему вслед:
— Ну, женщина вы еще молодая, сын вон какой отличный уже в наличии, так что, я уверена, с ситуацией мы справимся. Операция прошла успешно, сейчас проследим, как пойдет восстановление, прокапаемся, поколем витамины для поддержки. А денька через два-три можно домой.
Видимо, меня перекосило от мгновенной вспышки: мой милый дом, терраса, холл, гостиная…
— Ну, деточка, бывает, к сожалению, и так. Сейчас две недели полового покоя, потом посмотрим результаты гистологии и сможем планировать программу восстановления. А через полгода — год добро пожаловать становиться на учет.
Криво усмехнулась.
Это вряд ли.
Ребенок у меня есть. Мужчины нет и не будет.
Мне всего произошедшего хватило за глаза и за уши. Теперь разгрести бы.
Смахнула слезы. Вот же, текут, а я не замечаю.
— Поплачь, пока мальчиков нет. Не
