Искупление - Лизавета Мягчило
Оттуда пахло сыростью, влажным песком и трухлявой древесиной поддерживающих конструкций. Тоннель вел вниз. Не слишком резко, но этот спуск мог доставить проблемы колясочнику: на обратной дороге он превратится в нескончаемо длинную гору.
— В гости заеду, а что ж ещё. Малахитница, барыня, пустишь?! — Смелый крик понесся вглубь пещеры, переливаясь отзвуками эха, вернулся обратно без ответа. Елизаров дернул колеса коляски, когда рука Саши схватила сзади за ручку.
— Погоди, шахты старые, вдруг что обвалится?
— Тогда будет грустно, но не долго. Оставайся здесь. — Просто и твердо. Настолько обреченно, что пальцы Бестужева разжались. Он его понимает. Понимает, что иного выхода Славик не видит. Удивительно, но на сердце потеплело, когда сзади послышались его тихие мягкие шаги.
Они спускались. По пути попадались сломанные кирки, никому не нужные каски, дырявые, проеденные пышной плесенью пары грубых перчаток. Вскоре солнечные лучи остались далеко позади. Включился фонарик Бестужева.
Оставленная на коленях нежная брошь таинственно отсвечивала изумрудными камнями, тянула к себе взгляд. Достойная плата за помощь. Славик помнил, как трепетно протирала тонкие лепестки бабушка, прежде чем вернуть её в коробку, обитую черным бархатом. Помнил, как лучились счастьем выцветшие глаза и как в нежной улыбке появлялись ямочки на дряблых морщинистых щеках. В груди стало больно. От недостатка кислорода, от давящих со всех сторон стен и шороха мелких камней под колесами инвалидного кресла. Он остановился, не услышавший заминки Бестужев прошел ещё несколько шагов, прежде чем круг света развернулся, устремляясь к шумно дышащему через трепещущие ноздри другу.
— Мы прошли достаточно, здесь никого нет, она не появится. — Сделал шаг обратно к Елизарову, но тот предупреждающе вытянул руку вперед. Просьба остаться на месте или замолчать, Саша так и не понял. — А еще здесь могут быть вредные газы. Ты находишься на уровне ниже, может поэтому чувствуешь себя плохо. Первыми у шахтеров всегда умирали собаки. Нам нужно уходить.
Собственный голос вышел из глотки сжатым сипом.
— Значит я сдохну здесь, как пес. Я не пойду обратно, Саня, должно же быть хоть что-то. Любая подсказка...
Взгляд заметался по влажным от сырости стенам, грязным бороздам в беспросветной серости породы. Надежда дохла в диких корчах, он чуял её агонию и умирал следом сам.
Дрожащие пальцы скользнули по нежному лепестку розы, и Елизаров снова взялся за колеса. Он будет ехать, пока не найдет малахитницу. Или пока не умрет, другого выбора нет.
Посторонился Саша, пропуская вперед инвалидное кресло, уперся наполненным сожалением взглядом в своды пещеры. Пересохшие губы Бестужева что-то шептали, обращались к природе или малахитнице, Елизаров не знал. Он слышал лишь стук собственного загнанного и уставшего сердца в ушах.
Кислорода было ничтожно мало. Грудь коротко приподнималась и опускалась, дыхание стало поверхностным. Наверное, именно поэтому в первые секунды Елизарову показалось, что начался бред. Лишенный питания мозг показывал картинку, которую хотел увидеть хозяин, не иначе... Узкая шахта окончилась широкой залой. В легкие ворвалась порция свежего воздуха, и он хрипло закашлялся, сгибаясь в кресле, позывы рвоты давили желудок. Здесь не нужно было фонарей, щелкнула кнопка в руках у Саши, и Бестужев восхищенно выдохнул. Ребята замерли у самого входа, не зная, куда в первую очередь устремить взгляд.
Здесь не было видно невыразительно-серого горного камня, сплошные медь да малахит. Крупные, искрящиеся, от зеленого и рыжего зарябило в глазах, Елизаров с нажимом потер закрытые веки подушками пальцев. По дурости занес в глаза песок, начал промаргиваться, не обращая внимания на подступающие к внутренним углам глаз слезы.
Почти достигли цели, иначе быть не может. Свет исходил изнутри темно-зеленых камней, плясал злыми бликами на лицах, переливался на гладком, без единой песчинки, литом малахитовым полу. Настоящая магия. У одной из стен, будто предложенная, стояла до блеска вычищенная кирка. Слава поехал к центру залы, прочистил зажатое волнением горло.
— Барыня, нам поговорить с тобой нужно. Не польстимся мы на твои богатства, не испытывай. Не за золотом я пришел, а за помощью. Себе и другу. Окажи честь, я с даром...
Дрожащие пальцы бережно опустили украшение на гладкий пол, в горле встал колючий ком.
Каждая минута тянулась вечностью, а ответом им было лишь эхо воющего в тоннеле сиплого ветра. Ничего. Она не покажется.
Шли минуты, за ними часы. Онемело неподвижное тело, прекратило гулко биться волнующееся сердце, дошло до привычного ритма. А ему, Елизарову, показалось, что оно остановилось вовсе. Первым смирился Бестужев, нерешительно сделал шаг вперед, положил руку на его плечо, сжимая пальцы.
— Поехали, Слава, она не придет.
Глаза закрылись, внутри что-то сломалось с неприятным влажным хрустом. Осыпалось.
— Уходи, Саня, я не пойду.
Так тоскливо и больно, что впору плакать, как маленькому ребенку. Он искренне верил, что всё получится, что он встанет на ноги. Разве мама не учила, что жизнь всегда дает второй шанс, нужно только стремиться и очень сильно хотеть все поправить? Елизаров ведь правда верил, именно это его живым и делало... Как теперь жить, когда мысленно он всё еще стоял на своих двоих, подшучивал над мужчинами в раздевалках спортзала и таскал на кухню тяжелые пакеты, под звук голоса причитающей матери? Как дальше существовать, не сжирая себя изнутри? Он слишком устал. Больше не хотелось.
— Не глупи, мы найдем ещё варианты, сколько ты планируешь здесь торчать? Если всё это правда, если каждый миф это серьёзно память предков, то есть еще варианты, пойдем. — В напряженном голосе послышались невесомые нотки страха, Саша вышел к центру зала. Опустился перед ним на корточки, позволяя себе похлопать ладонью по колену друга. Господи. А он ничего не почувствовал.
— Нет, не пойду. Иди, я устал.
Взгляд друга сделался колким. Вот так, по щелчку, как умел только Бестужев, меняющий эмоции быстрее, чем иной умывается.
— Я не оставлю тебя, придурка, здесь одного. Умирать собрался? Прекрасно. — Ладони Саши оттолкнулись от колен, он равнодушно упал на задницу, а затем растянулся на полу, закидывая руки за голову. Пылающий злостью взгляд уперся в высокие своды. — Здорово, значит удобнее устраиваемся.
Удивление пробило брешь в душевной боли, глаза Елизарова непонимающе поползли на лоб.
— Что это ты делаешь? Так быстро не дохнут, ты сначала почки отморозишь.
