Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1990 год
Кириченко усердно качал спиннинг, подтягивал рыбину к катеру, иногда чуть отпускал леску, особенно когда чувствовал, что не выдержит снасть либо стальной тройник вырвет у рыбы челюсть.
Я посмотрел на часы: противоборство длилось уже двенадцать минут. Это немного, чепуха — ничего, в общем — бывает так, что тянут по нескольку часов, на ладонях слезает кожа, вздуваются кровяные пузыри.
Совсем недавно один из друзей Кириченко, маврикиец, ходил на катере к Реюньону — там проводилось соревнование по рыбной ловле. В нем приняли участие лучшие ловцы Индийского океана. Знакомый маврикиец победил. Его марлин оказался самым крупным из всех, он выводил рыбу почти целый световой день — тринадцать часов, от спиннинга не смог отойти даже по нужде, а передать снасть другому не мог, это запрещалось условиями соревнований.
Кусая губы, сипя тяжело, Кириченко продолжал тащить. Прошло еще двадцать минут. Где-то совсем недалеко, в пенном буруне катера, вздыбилась темная, словно в панцире, спина с острым акульим плавником и в следующий миг стремительно ушла вниз, под катер. Ее тень рассекла синюю глубокую воду — спиннинг в руках Кириченко выгнулся кольцом. Катер сбросил ход, пусто взревел мотор, матрос низа, стремительно летавший по палубе, подскочил к Кириченко с сообщением:
— Это не акула!
— А сопротивляется, как акула.
Марлин шел тяжело, метался под днищем катера, пытался вырвать спиннинг, рубил острым хвостом леску. Был он совсем не голубым, а коричневым, каким-то роговым, но с очень совершенными формами, созданный больше для полета, чем для движения в воде. Непонятно только, почему темно-коричневого, местами даже присыпанного угольной крошкой марлина называют голубым? В нем не было ни одной голубой крапинки, ну ни единой.
Через минуту Кириченко подтащил марлина к корме — тот бунтовал, взметывался вверх, полз по катерному следу, делая тугую струю мотора податливой и гладкой, непонятно только было, как он это делал,— потом резко уходил вниз, под винт катера, и ни разу за этот винт не зацепился ни хвостом, ни плавником, ни спиной — у него было отличнейшее чутье, великолепно развитое ощущение опасности — такая рыба, как марлин или акула, если они здоровы, никогда не попадут под винт катера. Марлин сделал несколько рывков, пытаясь выплюнуть насадку, а затем выметнулся на поверхность, гулко ударился о воду и сам оглушил себя. Кириченко подтянул его окончательно к борту.
— Сколько я качал? — спросил Кириченко, стянув с себя мокрый спасательный жилет.
— Двадцать две минуты.
Двадцать две минуты — это очень немного, тем более что марлин был сильным, ловким и голодным: сытое, хорошо набитое пузо ему только бы мешало.
— Килограммов сто будет? — спросили мы у командира.
Тот прищурил один глаз:
— Примерно!
Марлин выгнулся дугой, заскрипел жаберными крышками, заскрежетал железными челюстями и вдруг резко оттолкнулся от палубы, взмыл вверх. Дружное горестное «А-ах» приподняло наше суденышко вместе с марлином, в следующий миг катер мягко подставил свое ложе под кабанью коричневую тушу. Матрос низа прыгнул к марлину и, вложив в удар всю силу, всю злость, что у него имелись, огрел его по голове.
На коричневом, подсыхающем от жгучего солнца теле марлина неожиданно проступила яркая голубая сыпь — дорогая, режущая глаз, будто электричество, густая: тело умирающего марлина что-то выделяло, какую-то неведомую энергию, чешуя светилась неземно, если бы сила солнца была чуть меньше — этот свет был бы виден, но яростное солнце безжалостно глушило его, хвост марлина тоже сделался ослепительно синим, новогодним.
Голубизна марлина была настолько яркой и неестественной, что мы невольно переглянулись: а не колдовство ли это? Уж очень сильным, насыщенным был цвет — таких красок в природе нет, такие краски можно получить только на химическом заводе, специально, и если цвет этот дать живописцу, тот не сразу сумеет его применить, пустить в дело, будет обязательно упрощать краску, гасить яркость.
Матрос низа подошел к марлину, пнул ногой в морду и, потянувшись к тросику флагштока, поднял маленький алый вымпел. Флажок этот — знак удачи. Но повезло не всем: день был неуловистый — кажется, только нашему суденышку. На других катерах флажков-меток не было.
Когда Кириченко встал с крутящегося зенитного креслица, у него дрожали руки и ноги, сухим языком он облизнул губы — марлин вымотал его. О том, как упрям, силен и изворотлив голубой марлин, писал Эрнест Хемингуэй. И вот он, огромный голубой марлин, добытый в честном поединке, лежит неподвижно в катере, уткнувшись длинным костяным носом в борт, вызывая некое уважение и восхищение, и жалость, и радость, и сострадание — все вместе.
Яркая, фосфорическая голубизна, проступившая на его теле, стала потихоньку меркнуть, таять. Марлин снова сделался коричнево-чугунным, тяжелым, некрасивым.
На берегу его взвесили. Я-то, честно говоря, думал, что он потянет пудов на восемь — тяжелый ведь, а марлин весил всего-навсего на 155 ливров — на Маврикии вес идет не на килограммы, не на фунты, а на ливры, в одном ливре примерно полкило. В общем, оказалось, что марлин наш весит что-то около 75 килограммов.
Океан пошел рябью, от солнца сильно звенело в ушах. К причалу один за другим подходили катера — все пустые.
Валерий Поволяев, действительный член Географического общества СССР Маврикий
Янтарный кабинет
Продолжение. Начало см. в № 5/90 , 6/90 .
В сентябре 1960 года в советской газете «Известия» появилась статья о том, как в поместье Гросс-Фридрихсберг под дулами фашистских автоматов работали советские военнопленные. Одного из тех бывших пленных удалось разыскать. Этот человек приехал в Калининград и рассказал, что пленные устанавливали в земле — вертикально — трубы большого диаметра и накрывали их крышками. Он указал место, где шли работы, и там действительно обнаружили эти трубы — к сожалению, пустые.
И еще одно место в окрестностях бывшего Кенигсберга привлекло наше внимание. В километре от Янтарного берега стоял старинный полуразрушенный замок Лохштедт. В тридцатые годы его восстанавливали как памятник немецкой рыцарской архитектуры. С сентября 1944 года сюда свозили библиотеки, архивы Кенигсберга и некоторые произведения искусства, среди которых были и работы из янтаря, поэтому профессор Г. Штраус не исключал возможности, что Янтарную комнату могли вывезти именно сюда. Но, к сожалению, замок уничтожили дотла: нацисты защищались здесь особенно упорно, прикрывая собой драгоценную особу Коха, давая ему возможность спастись на специально зарезервированном корабле.
Итак, мы проверили все показания очевидцев, но не смогли обнаружить в окрестностях Кенигсберга никаких следов Янтарной комнаты. А что, если ее вообще не вывозили из города? Есть и такая версия, которая опирается главным образом на показания трех очевидцев.
Вольфганг Роде, сын директора кенигсбергского музея, в 1955 году сообщал, что отец говорил ему в конце войны, будто не боится прихода русских, ибо совесть его чиста, и он укажет им, где искать похищенные у них ценности — киевские и минские. Но поскольку отец не упомянул о Янтарной комнате, Вольфганг Роде выдвинул такое предположение: доктор Роде, вероятно, спрятал Янтарную комнату в потайных подвалах кенигсбергского замка, так как очень не хотел с ней расставаться.
Заведующий гостиничными номерами в замке Альфред Файерабенд уверял, что в марте 1945 года он был свидетелем того, как Эрих Кох лично установил, что Янтарная комната все еще в замке.
И третий человек — Эрих Кох, собственной персоной. Долгие годы после войны, находясь в заключении в Польше, он не желал давать показаний о судьбе Янтарной комнаты. Лишь в 1965 году он вдруг «вспомнил», что в апреле 1945 года Янтарную комнату спрятали в бункере на окраине города. В 1967 году Кох заявил, что существовал документ, в котором он выражал недовольство тем, что Янтарная комната до сих пор еще не эвакуирована.
Польский писатель Бадовский подробно цитировал некое послание Коха то ли Гитлеру лично, то ли в партийную канцелярию, в котором Кох предлагал спрятать бумаги нацистской партии и рейха, а также особо ценные предметы (включая Янтарную комнату) в специально подготовленных бункерах. По словам Бадовского, в ответ на письмо Коха из Берлина прибыл с личными указаниями Гитлера и Гиммлера обер-штурмбаннфюрер СС Рингель (Вместо настоящей фамилии в книге использован псевдоним, о причинах будет сказано автором позже. Однако в 1988 году, уже после выхода книги, в немецких источниках было раскрыто подлинное имя — Густав Вюст.). Разумеется, мы не могли полагаться на ссылки без указания источников. Впрочем, это отнюдь не уменьшало вероятности того, что Янтарная комната могла быть спрятана в городе, тем более если учесть особенности Кенигсберга.
