Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1990 год
Бирманские газеты часто публикуют всякие курьезы, иногда, правда, печальные. Так, однажды я прочитал, что крестьянская семья отравилась, поев жареной лягушачьей икры. Когда я рассказал об этом знакомому бирманцу, он очень удивился.
— Странно,— сказал знакомый,— когда мы жили в деревне, то частенько лакомились икрой и ничего с нами не случалось!
Впрочем, конечно, для многих бирманцев, особенно горожан, такие блюда — тоже экзотика, а не повседневный рацион.
Увы, в Бирме, богатой овощами, фруктами и всякой живностью, довольно частое явление — авитаминоз. Дело в том, что многие из-за бедности, из-за дороговизны мяса и рыбы налегают в основном на рис низкого качества, в котором содержится очень мало витаминов.
Рассказ о бирманской кухне не будет полным, если не сказать о традиционном десерте, основу которого составляют маринованные чайные листья. К ним подают жареные арахис, кунжут, подсолнечные семечки, лук, чеснок и... жареную саранчу. Впрочем, подмешивать их к листьям необязательно. Я предпочел арахис, мой же товарищ отведал и хрустящих насекомых.
В любом доме, в любой лавке, учреждении обязательно стоит чайник с зеленым чаем и несколько чашечек. Желающий всегда может утолить жажду. В жару чем чай горячее, тем он приятнее. Хорошо с зеленым чаем идет кисловатое варенье из плодов зити — мелкой сливы.
Приготовление пищи и сама трапеза непосредственно связаны у бирманцев с религией. Буддийские монахи живут подаяниями. Каждое утро вереницы монахов в оранжевых тогах обходят дома, и миряне кладут в их чаши, покрытые черным лаком, пищу, делая тем самым благое дело. По случаю различных событий в семье: рождения, свадьбы, смерти — для монахов устраивают угощение. Сперва стол накрывают для них, а потом уже — для остальных гостей. Среди монахов есть и вегетарианцы, но большинство всеядны. Правда, буддийские заповеди разрешают им есть только в первой половине дня. Наверное, умеренность в еде играет не последнюю роль в том, что, как правило, монахи живут очень долго.
Бирманская кухня, как, впрочем, и любая другая, требует много времени и сил. Поэтому, если хозяйка хочет немного отдохнуть от готовки, то можно всей семьей пойти в ресторанчик, а если трудно с финансами, можно поесть и в харчевне, каких множество на рынках. Тут вам предложат по доступной цене кхаусве и мохингу, гороховые лепешки и жареные кабачки. И, конечно, рис.
То, что не доели, можно взять с собой. Вам завернут еду в пальмовый лист.
Николай Листопадов Янгун
За голубым марлином
Ловля голубого марлина — это одно из самых дорогих удовольствий на Маврикии. Голубой марлин — рыба, такая же знаменитая в Индийском океане, как, скажем, омуль на Байкале или барракуда в Красном море. На Маврикии просто нет человека, который не слышал бы о голубом марлине. Акул и барракуд тоже полно, только у них, у акул, у барракуд и мурен,— слава печальная, худая, а у голубого марлина — слава добрая. Поймать его — большая удача.
Ранним утром, едва солнышко выползло из-за горбатой, похожей на лежащего быка, горы Барбант, мы пошли на рыбалку. Береза, Толмачев, Колбергс, Холштейн, я и наш посол на Маврикии Юрий Алексеевич Кириченко, человек увлекающийся, шумный, начитанный, отмеченный печатью божьей: Кириченко талантлив и, кроме того, везуч.
И все же, сколько ни выходил Кириченко в море на голубого марлина, так ни разу и не добыл рыбу.
Час был ранний, отель спал, но на причале уже толпилось много народа. Небо поднялось высоко, покрылось светящейся воздушной рябью — признак того, что погода может измениться, море сияло такой ослепительной глубокой синевой, что от него было больно глазам. Все обещало хорошую рыбалку. Рядом с нами, ничего не замечая вокруг и деловито проверяя снаряжение, усаживалась в катер высокая, мускулистая блондинка с красивым нервным лицом и яркими, печальными крыжовниковыми глазами. О ее взгляд можно было споткнуться — слишком материальной, горькой, подрубающей дыхание была печаль.
Женщина эта приехала на Маврикий из ЮАР, ни с кем не общалась и в море, на марлина ходила в одиночку.
Ее катер отчалил от берега первым, взбил пенистый бурун, поднял песок, отшвырнул в сторону несколько колючих фиолетовых ежей и пошел стремительно разрезать синее пространство.
Катер наш мягко взрезал носом воду и отошел от причала почти беззвучно, качнулся на плоской яркой волне и в следующий миг взревел так, что у добровольцев-рыболовов из нашей команды громко застучали зубы, палуба под ногами заходила ходуном, затем стремительно вошел в центр белой полосы, оставленный судном.
С нами двое матросов-креолов — низкорослых, до костей выжаренных солнцем, темнокожих и курчавых. Один матрос — старший, он сидит в рубке, на высоком табурете за штурвалом с латунными рогульками, второй помогает ему, справляет работу по палубе, следит за водой, небом, рыбаками и спиннингами, вставленными в мощные глубокие гнезда и зажатыми закрутками: он — матрос низа, в то время как рулевой — это матрос верха, командир. С нами посол, и матросы это знают, они стараются — им неохота, очень неохота опростоволоситься перед послом, и их хозяин это тоже знает.
Командир, поставив катер точно на курс и заклинив штурвал, сверзается с табурета и скороговоркой, то по-креольски, то по-французски, помогая себе руками, лицом, губами, глазами, притопывая ногой, пытается пояснить, что пойдем мы по самым рыбным местам — самым-самым, куда вряд ли пойдет и одинокая амазонка из ЮАР и все остальные рыболовы — командир красноречиво ведет рукой назад, в сторону «всех других».
Прошли с милю. Матрос низа достал из ящика несколько ярких пластмассовых осьминогов, очень вкусно и живо выглядевших,— лучшая приманка для голубого марлина,— зацепил их на ходу за карабины спиннингов и одного за другим подряд выбросил в море. Отпустил только леску на разную длину: одну на двадцать метров, другую на тридцать — тридцать пять, третью — на пятьдесят и так далее — зона, за которой рыба перестает бояться катера, высчитана и выверена. Наживка всех шести спиннингов начала плясать следом за катером, последняя, самая крупная, пущенная со спиннинга-пушки, со свистом вонзилась в воздух, потом снова стремительно нырнула в воду где-то в сотне метров от нас.
Мили через четыре начиналась «хлебная зона», рыбий общепит — рыбу тут специально подкармливали. Если остановиться, можно много наловить разной, но все это будет мелочь, а мы собрались брать рыбу крупную. С другой стороны, голубой марлин тоже может пастись здесь: ему на корм могут пойти сами рыбки.
Катер с рыбачкой из Южной Африки также застыл в зоне «общепита»: мадам — ловец опытный, понимает, что к чему. Командир сбросил газ, и катер наш дробно заплясал на мелких волнах, пластмассовая насадка опустилась в воду, катер на малом газу чуть поднял ее, стал делать круги, обходя «хлебную зону». Катер амазонки стоял. Минут десять мы чертили круги, потом командир наш отлепил от нижней губы окурок и бросил вниз, за борт: в другой раз он этого бы не сделал, поскольку уважает океан, а тут не сдержался, выразил свое «фе», опустил на нос солнцезащитный козырек и перевел рычажок мотора на «полный вперед!»
За кормой взбугрилась водяная гора, закрыла горизонт, через минуту опала и вновь стала видна пластмассовая насадка, прыгающая по волнам.
Катер с отважной рыбачкой остался сторожить рыбу в «общепите». Минут через двадцать мы пришли в неприметный квадрат моря — голубая рябь, сквозь голубизну иногда просвечивает что-то тяжелое, темное, налитое мрачной синью, словно бы под днищем проплывают подводные скалы, и больше никаких примет, но это место, как сказали наши славные мореходы, самое рыбное. Марлин хватает тут что угодно — обрывок железной цепи, кусок каната, пробует откусить руль катера, по-поросячьи мирно трется спиной о киль, ведет себя так, будто только и мечтает чтобы наездиться на крючок.
Походили мы вокруг банки на малой скорости минут двадцать, маврикийцы побросали в океан почти всю приманку, что взяли с собой, изрезав две крупные головастые рыбины. По вытянутым лицам мы поняли, что не хочет марлин сегодня кушать — сыт.
Толстые лески спиннингов безжизненно застыли, насадки также безжизненно тащились следом за катером — не хотел марлин обращать на нас внимание.
А руки чесались, ой, как чесались руки — зудели кончики пальцев, ногти, кожа на ладонях вспухла, мышцы невольно собрались, чтобы предугадать рывок сильной рыбы, схватившей тройник, в груди возникало что-то тревожное, жадное — это было нетерпение. Оно, например, толкнуло меня на палубу, где орудовал матрос низа, я тоже взялся за нож, чтобы помочь резать прикормку,— хватит, наглотался праздничного пустого пространства, синевы и голубизны, устал — надо же чего-то делать! Хотя бы удочку в руки, с пустыми крючками, на манер нашего черноморского самодура, чтобы подергать из глуби разных глупых рыбех — может, ставридка водится и тут?
