Последние дни Константинополя. Ромеи и турки - Светлана Сергеевна Лыжина
Тодорис осознал всю величину своего невезения, когда, снова усевшись на лошадь и повернув в ту сторону, откуда приехал, вдруг обнаружил, что и это направление потерял. Лошадь прошла совсем не много и опять начала куда-то спускаться, но, почувствовав, что хозяин вздрогнул, сама испугалась и повернула обратно.
Тодорис спешился, но и пешим не мог найти дорогу. Каждый раз он оказывался с краю неизвестного оврага!
"Значит, нужно перейти овраг, - окончательно сдавшись, решил связной. - Ведь на другой стороне оврага должно же что-то быть!"
Все склоны заросли густым кустарником и, кажется, деревьями, но Тодорис должен был попытаться найти спуск. Сначала следовало сделать это в одиночку, чтобы лишний раз не пугать лошадь, поэтому, снова привязав её у края зарослей, юноша сам двинулся вниз, иногда прорубая себе дорогу мечом. Пару раз упав, Тодорис всё же добрался до дна, но и там не было никакой реки, которую он так хотел найти.
"Пересекать овраг или нет?" - засомневался юноша, снова вернувшись туда, где привязал лошадь, но та приняла решение за него. Даже видя проход среди кустов, освещаемый слабым светом ночных светил, она - будто ослица, а не лошадь - упрямо отказывалась следовать за своим хозяином.
- Да чтоб тебя! - закричал Тодорис, схватился за повод обеими руками и, повернувшись к лошади спиной, потащил животное за собой. Обычно, когда он так делал, лошадь уступала. Именно так её и удалось провести по камням пролома в Большой стене, но там было светло из-за огней, а здесь животное, сделав два шага, вдруг поскользнулось, испугалось, дёрнулось, вырвало повод и, при развороте едва не толкнув хозяина, ринулось вверх по склону.
Казалось чудом, что лошадь не убежала, а лишь остановилась возле того места, где недавно привязывали.
Наверное, она сейчас косилась на овраг, но этого нельзя было увидеть, а можно было лишь понять по недовольному топанью и фырканью. Лошадь стала почти невидимой - тёмная фигура на фоне ночного неба.
- Ты моя ослица, - ласково произнёс Тодорис, приближаясь к ней. Он должен был показать, что не сердится. - Хорошая моя ослица. Только не вздумай удрать.
Он сел в седло, но теперь решил довериться воле Божьей, поэтому не стал указывать "ослице" направление. Пусть сама вывозит! Для верности он начал читать молитву и через некоторое время обнаружил, что лошадь ступает по широкому вытоптанному тракту. Это несомненно была Меса, и лошадь двигалась на запад, ведь огни, видные издалека, теперь горели справа!
Оказавшись у Харисийских ворот, Тодорис направился в ту сторону, куда удалились люди Рангаве. Если в другой стороне, то есть на юге, не удалось никого призвать, значит, следовало попытать счастья на севере.
И вот снова городская застройка. Но теперь стена - слева, а громады домов - справа. Зарево сигнального огня на башне как будто стало ярче. А может, это полыхало уже несколько огней на нескольких соседних башнях? Или это стало светло оттого, что зажглись окна во всех домах, примыкавших к месту, где образовался пролом. Люди смотрели на сражение через кованые решётки окон, но не смели показаться на улице.
Лязг оружия и крики дерущихся, отражаясь от каменных стен и мостовых, разносились далеко. Однако Тодорис не застал самого сражения. Когда он достиг места схватки, то увидел лишь то, что вся улица, тянувшаяся вдоль укреплений, устлана неподвижными телами. Судя по кожаным доспехам, это были турки. И лишь два воина в металлических чешуйчатых панцирях - люди Рангаве. Спешившись, Тодорис на всякий случай перевернул обоих, чтобы проверить, живы ли. Оба оказались мертвы.
Вокруг пролома всё тоже оказалось устлано турецкими трупами. Виднелось несколько тел в чешуйчатых панцирях. И ещё два латника - генуэзцы. А битва продолжалась совсем рядом - за проломом, то есть между Малой и Большой оборонительными стенами. Общими усилиями удалось вытеснить врагов из Города. Но надолго ли?
Тодорис понимал, что надо снова сесть в седло и торопиться на север, но всё же не мог не проверить тела христиан: и своих, и генуэзцев. На всякий случай. Начал с генуэзцев, потому что они были ближе: вот один лежит ничком прямо на стволе пушки, мёртв. А другой лежит рядом с пушкой на мостовой среди турецких трупов и тоже не дышит.
Очевидно, из этой пушки дали залп по пролому, через который рвались турки. И многих убило. А затем разъярённые враги убили пушкарей.
Несколько таких же пушек, на деревянных опорах с колёсами, нацеленные на пролом, стояли на разных участках улицы, но возле них были лишь убитые турки. Значит, остальные пушкари успели взяться за щиты, обнажить мечи и вступить в рукопашный бой. Возможно, они и теперь продолжали сражаться в нескольких десятках шагов отсюда.
А вот люди Рангаве несли потери. Тодорис нашёл шестерых, и все уже испустили дух, но возле стены ближнего дома он увидел ещё одного человека в чешуйчатом панцире, почти скрытого грудой турецких тел. Этот человек оказался жив, хоть и без сознания.
Тодорис, оставив лошадь посреди улицы, начал растаскивать трупы, чтобы освободить раненого, как вдруг тот очнулся и, разлепив пересохшие губы, спросил:
- Что ты делаешь?
- Помогаю тебе.
- Ты ведь посланец, который позвал нас? - спросил раненый.
- Да.
- Тогда оставь меня и приведи ещё людей. Иначе дело плохо. Врагов много. Езжай.
Тодорис, всё-таки оттащив очередного мёртвого турка, за которого уже успел взяться, вдруг увидел, что раненый воин, только что сказавший "езжай", пытается на что-то указать. "У тебя за спиной", - говорил этот жест. К тому же лошадь, стоявшая где-то посреди улицы, начала беспокойно переступать.
Тодорис развернулся. И вовремя, ведь среди турок тоже нашёлся живой: усатый воин в островерхом шлеме и кожаных доспехах, держась рукой за левый бок, тяжело поднялся на ноги и принял боевую стойку. Сабля, которую он держал, была в крови, и потому Тодорис вдруг испугался: "Мне нельзя сейчас умирать. Никак нельзя". Он торопливо вытащил меч.
Тодорис не был ранен, да и доспехи считались гораздо лучше турецких, но он сильно устал,
