Последние дни Константинополя. Ромеи и турки - Светлана Сергеевна Лыжина
Собрав около полусотни человек и снова усевшись верхом, Тодорис отправился на помощь генуэзцам, но вскоре, когда они оставили позади дворец и снова оказались там, где оборонительная стена была двойная, юноше-связному подумалось, что действительно поздно.
- Там на улице люди! Вижу бой! - крикнул с один из лучников, которые двигались по верху Большой оборонительной стены и с высоты обозревали окрестность, чтобы подкрепление не наткнулось на турецкую засаду.
- Кто заметнее? Кожаные доспехи или металл? - в тревоге спросил Тодорис, поднимаясь на стременах, но это не сильно помогло улучшить обзор.
- Почти все - в блестящих доспехах! Это наши! - крикнул лучник.
Генуэзцы и люди Рангаве, снова оказавшись на городской улице, изо всех сил сдерживали турок, которые захватили участок Малой стены и теперь пытались пробиться через Большую сквозь пролом. Новая полусотня ромейских мечей оказалась очень кстати. И также полезными оказались лучники, которые, стоя на верхней площадке башни у края пролома, посылали стрелы вниз, в турецкую толпу.
Вскоре эта толпа схлынула, а затем отступила ещё дальше - за Малую оборонительную стену, и ещё дальше, за ров.
Когда генуэзцы поняли, что нападение отбито, то на радостях обнимались друг с другом и с остальными товарищами по оружию, но люди Рангаве не радовались, понуро уселись на камни полуразрушенной Малой стены, потому что их начальник погиб, а тело сейчас лежало где-то во рву, в темноте. Труп можно было попытаться отыскать, лишь когда взойдёт солнце.
Из их рассказа выяснилось, что в то самое время, как Тодорис добивал раненых турок возле стены, за проломом на внешней стороне шёл поединок между турецким начальником Омар-беем и Рангаве. Поединок шёл по древним правилам: противники представились друг другу, и никто рядом не дрался, освободив место для этих двоих и подбадривая. Турки очень надеялись на своего командира, потому что он был крупный и сильный, однако Рангаве, вскочив на груду камней, сумел рубануть его мечом сверху по плечу и ударил так, что рассёк тело до самого сердца.
Омар-бей упал на колени, а затем повалился на землю, и Рангаве опустил меч, решив, что турки, устрашённые смертью начальника, отступят, однако исход боя их только разозлил. Согласно древним правилам победитель имел право беспрепятственно уйти, но турки забыли о правилах. Кинулись на него, как саранча, и начали рубить так яростно, что люди Рангаве не смогли помочь своему командиру. Воины Рангаве не смогли отбить даже его труп, а вместо этого вместе с людьми Джустиниани оказались вытеснены за стену, в Город и если бы не явилась помощь, никто не знает, что было бы.
- Турок много, - задумчиво проговорил воин, который рассказывал Тодорису историю о поединке. - Скоро они пришлют нам нового Омар-бея. А где мы возьмём другого Рангаве? Он у нас был один.
* * *
Яннис, которому доверили почётное дело нести кирасу, а также Юстинианис, Тодорис и оба лекаря вышли из башни и направились по стене к Пятым военным воротам, потому что близ этих ворот, на одном из пастбищ в черте Города, находился лагерь генуэзцев и походный шатёр их командира.
Янниса, к великому сожалению, в шатёр не пустили. Лекари настояли, что их пациент перед тем, как отправиться к василевсу, должен сменить повязку, а Юстинианис, как видно, не хотел, чтобы кто-то посторонний видел его в таком положении, поэтому сказал:
- Жди здесь, Джованни.
Ждать Яннису оказалось скучно. Даже Тодорис не остался с ним, потому что отправился седлать свою лошадь, пока люди предводителя генуэзцев седлали других коней.
В итоге от нечего делать мальчик снова взобрался на стену, по которой все только что ходили. Он зашёл в башню, высившуюся справа от ворот, и выглянул в окно, чтобы посмотреть на турецкий лагерь.
Из этой башни обзор открывался почти такой же, как из той, где недавно состоялась беседа, то есть ничего нового, ведь турки всё так же бездействовали. Яннис уже собрался спуститься обратно в лагерь, чтобы слоняться возле шатра, как вдруг увидел, что в углу возле двери, прямо на каменных плитах пола, лежат несколько луков и связки стрел.
Стрелять Янниса учили, но ему ещё не доводилось брать в руки большой дальнобойный лук, поэтому стало любопытно. Мальчик даже вытянул из связки одну стрелу, наложил её, как нужно, и снова подошёл к окну.
Вспомнились строки из "Илиады", где разгневанный бог, вооружившись серебряным луком, спускается с Олимпа, чтобы покарать ахейцев, осаждавших Трою. Бог, невидимый для врагов, сел вдали от ахейского лагеря и начал метать в них стрелы одну за другой. Сначала эти стрелы несли смерть собакам и мулам, а затем стали поражать людей. Запылали погребальные костры! И вот теперь Яннис, целясь из окна, думал, как хорошо быть богом - тогда твои стрелы летят, куда хочешь, и поражают без промаха.
Турецкий лагерь находился слишком далеко, чтобы стрела, даже пущенная опытной рукой, смогла достичь его, но целиться всё равно было приятно, потому что на окраине лагеря мальчик вдруг увидел огромное чёрное пятно - пепелище. Очевидно, именно здесь турки сжигали своих мертвецов.
Яннис не раз слышал, что после каждого штурма у турок было много погибших - так много, что не доставало времени зарывать, но если не зарывать, начнётся чума, поэтому во вражеском стане "запылали погребальные костры".
"Так вам и надо!" - улыбнулся стрелок, как вдруг почувствовал, что кто-то схватил его за шиворот и дёрнул прочь от окна:
- Я тебе где сказал меня ждать? - раздался гневный голос Юстинианиса.
От неожиданности Яннис уронил стрелу, но поднять не мог, потому что кто-то продолжал его держать. Это был не Юстинианис - тот стоял в дверях, одетый в парадные одежды из коричневого бархата, расшитого золотом.
- Я ведь недалеко ушёл и ненадолго, - оправдывался Яннис, силясь рассмотреть, кто его держит. Это был кто-то в латах. Судя по всему, один из генуэзцев.
- Ненадолго? - Юстинианис хмыкнул. - А сколько ты торчал у этого окна?
- А разве нельзя? Мы же в другой башне тоже смотрели из окна...
- И почти сразу отошли, - строго перебил Юстинианис. - Ты не заметил? А следовало бы. Окна простреливаются.
- Но ведь турки вон как далеко! - Яннис готовился признать свою неправоту, но сначала хотелось всё
