Ученица мертвеца - Любовь Борисовна Федорова
Свитти вылез с пустой корзиной в руках и на глазах Белки разломал и растоптал ее в щепки. Белка не стала сразу отвечать, сделала вид, что обиделась и испугалась. Убежала. Получила от Хродихи тумаков, переждала три дня, и лихая понеслась.
Для начала Белка отыгралась просто: облила соломенную крышу над пристройкой, где Свитти спал с младшими братьями и сестрами, настойкой кошачьей поволоки. Отчего кошки со всей деревни собрались к этому месту, орали, бесновались, словно весной, и не уходили неделю, прогнать их было невозможно. А пес во дворе чуть не оборвал цепь и лаем не давал всей семье покоя ни ночью, ни днем.
Доказать, что виновата Белка, было невозможно. Никто ее не видел, она же не дура осуществлять месть у людей на виду. Мать толстомордого подозревала и на Белку грозно щурилась, но тем все ограничилось. И в тот раз, и в следующий, и в следующий за следующим, и много раз потом. Белка была дрянной девчонкой, которую некому пороть, и все в деревне это возле колодца услышали. Ничего нового. Про Белку и без того хороших слов не говорили. Кем вырастет дочь разбойника, повешенного над дорогой на крепком суку и бросившей ребенка непутевой матери. Разумеется, разбойницей и гулящей — ничего доброго Белку в жизни не ждало. Детям из деревни запрещали с ней заговаривать, в школу не взяли по той же причине — плохо повлияет на маменькиных и тятенькиных зацелованных чадушек. Зато работать Белка могла, вот и работала.
Нарушить запрет на разговоры мог позволить себе только Свитти. Лучший ученик деревенской школы.
— Ты родилась неграмотной и неграмотной помрешь! — заявлял он при случайной встрече. — Вот, смотри, что мы читаем с Хродом! Видела? Видела?
Он показывал Белке затрепанную и засаленную книжицу из пары десятков листов. Побывавшую в липких ручках сотни учеников, но для Белки недостижимую, как звезда на небе.
— Можешь прочитать, что здесь написано? Не можешь! — торжествовал Свитти, тыча книжкой Белке почти в лицо. — А я могу: «О коловратном движении корпускул» она называется. Хотя куда тебе с твоим тупым умишком знать, что это такое. Ты даже слов таких не понимаешь! А я понимаю! Я учусь!
Она открывала рот, но Свитти презрительно затыкал ее:
— Завидно? Завидуй молча, никчемный неуч!
Было обидно. И на самом деле завидною. И, если на тычки и швычки Белка всегда могла ответить пакостью или ударом, то тут отыграться было нечем. Не умела читать и писать в деревне она одна,, даже среди девчонок. В обучение ее никто не взял бы, кроме Хродихи, которая и сама была полуграмотна, а учила только бабскому ремеслу — прясть, ткать, штопать, плести из лыка, подшивать нехитрую деревенскую обувку. Но это, по общему понятию, было не учение. К развитию не вело, просто помогало выживать. Ведь Белку за работу кормили и давали кров.
Сегодня вялотекущая война с учениками Хрода вдруг вспыхнула с новой силой. Возможно, потому, что Свитти встретился Белке не один, а со всей ученой компанией, среди которой он был не самым старшим, но самым крупным. Выше приятелей на голову. И, наверное, самым умным, потому что очень громко кричал о своей учености. Сразу понятно, кого выберет инспектор из всей школы, когда весной после равноденствия будет проверка. И Свитти заберут учиться дальше. На механика, на лекаря, а, может, даже на настоящего словарного колдуна. Он выбьется в люди, взойдет по ступеням учености, его талант получит развития... или как они там говорят... А Белка останется гнить в болоте безграмотности, выхода из которого нет.
«Никто! Никогда! Не станет тебя учить! — неслось Белке в спину и горячей кровью звенело в ушах. — Потому что! Ты! Никчемная!»
Лучше волки, чем быть неучью и никогда не выйти из темной избы с прялкой и ткацким станком. Лучше уж волки. Обычные или костяные, все равно. Или разуться, раздеться и лечь в сугроб. Говорят, что от холода — легкая смерть. Только холода-то и нет. Да и сугробы не ахти, сыпучие. Зима только с виду и по календарю, а на самом деле еще чуть, и все кругом таять начнет.
Но слова словами, мысли мыслями, жалость к себе жалостью, а ноги несли Белку к месту, где можно было доказать отвагу. Добыть доказательства, что ты сорвиголова и не боишься ни земли, ни неба. И Белка знала, что ни Свитти, ни подвывающая ему компания, никогда бы не сунулись в логово колдуна. Ни пока колдун был жив, ни, тем более, когда тот помер.
А Белка что... Ей терять нечего. У нее действительно ничего нет, кроме никчемной беличьей жизни. Подлостью и пакостями исподтишка и правда ничего никому не докажешь и жизнь свою кривую не исправишь. Слабак и пакостник, еще и неученый, не ценность для общины, он — ее позор.
* * *
Изба в сердце леса стояла пустая. Снег перед дверью не убран, намело его прилично, и Белка долго гребла руками прежде, чем удалось сделать щель, в которую она сумела бы просочиться. Окно из рыбьего пузыря давало света только для того, чтобы понять: тут давно никто не живет. По слухам, колдун помер летом, в месяц гроз. По крайней мере, именно с того времени никто его ни разу не встречал ни в самом лесу, ни на дороге в ближний город. Ну так и славно, нечего бояться. А другие — дураки, раз трусят близко подойти. Покойники не кусаются. Единственное что должно быть по-настоящему страшно — натолкнуться на труп. Но трупов Белка не боялась. Или думала, что не боится, поскольку видала похороны трижды за свою коротенькую жизнь. Неприятно и странно было. Но не страшно.
Белка огляделась: что можно принести в деревню и предъявить Свитти, чтобы доказать — она действительно тут была и не забоялась? Миску с присохшими остатками каши? Старый веник? Сухие рыбьи кости? Треснувший глиняный жбан с паутиной внутри? Совок для золы? Как на грех, ничего особого, колдовского Белка вокруг себя не видела. Метелки сухих трав разве — но у старухи Краклы такие же висят, а она знахарка, не ведьма. Чем доказать, что Белка здесь была, не побоялась не только подойти к избе, но и внутрь залезть? Где же
