Моя Мия. На осколках первой любви - Лина Коваль
Ты мне вообще никто. Больше никто.
— Пойдём, я тебя со своей Ладой познакомлю, — не обращая внимания на моё шокированное лицо, Мир по-хозяйски хватает за руку. Тянет к танцполу, а я пытаюсь выстроить в ряд хаотичные мысли и не пялиться на идеально выстриженный тёмный затылок с еле заметной светлой прядью на шраме.
Это он в девять лет на арматурину, торчащую из асфальта, свалился, когда спасал меня от сумасшедшего велосипедиста. Тогда обещал, что до нашей свадьбы рана заживёт.
А сейчас… я иду знакомиться с его Ладой.
Глава 2. Злая Мия
— Привет, — широко улыбается Лада и машет рукой. — Мия?
Киваю, не в силах сказать ни слова. Мир с лёгкостью выпускает мою ладонь из рук и приобнимает свою девушку, коротко целует в висок.
Её висок целует, а мой простреливает.
— А я Лада, — продолжает оставаться дружелюбной моделька. — В прошлый раз, у вас дома не познакомились, а потом вы в Барсу к Ксении улетели.
Резко переключаю затравленный взгляд на мудака, который снова меня по стенке размазал.
Я в шоке.
Он что… к старшим Громовым свою Пеппи возил? Получается, ещё до Хэллоуина?!
Так все знали? Все вокруг были в курсе, что у Мира есть девушка, и молчали!
Получается так.
А папа?! Мама?
В том, что родители Мирона располагали рыжей информацией, я теперь не сомневаюсь. Ну не мог дядя Глеб, муж Ксении, не сказать родному брату, что Мирон к ним наведывался.
Внутри меня такая буря закручивается. Негодование, злость, обида. Мысленно перебираю в памяти прошлые события, анализирую взгляды со стороны родителей и их друзей.
Вспоминаю, как дожидалась Мира из Европы, куда он уехал, чтобы пройти углублённый курс по строительству и архитектуре.
Теперь вижу.
Его учёба была действительно «глубокой». В целом, как и моя собственная глупость.
Ох…
— Мир сказал, вы с детства знакомы? — кричит Лада через стол, когда мы усаживаемся в небольшой вип-зоне.
— Да, — неловко киваю.
Здесь гораздо тише, чем в общем зале. На диванчике рядом со мной сидит симпатичный блондин, кажущийся, мне знакомым. Он приветливо кивает и предлагает выбрать коктейль.
Беру первый попавшийся, с ярко-оранжевой трубочкой. Сразу выдуваю половину, не почувствовав вкуса, и осматриваю парней, сидящих за столом. Помимо Громова с его Красной Шапочкой, пара приятелей со старшего курса, остальные все чужаки.
— Друзья детства, значит, — пропевает Лада, покачивая головой в такт музыке. Тонкая рука обвивает шею Мирона и притягивает к себе. Он ни капли не возражает. — И какой он был в детстве? Мой Громов?
«Мой Громов».
Глаза печёт неимоверно. Сосед сбоку пододвигает наполненный бокал.
Перевожу взгляд на Громова, который вмиг становится серьёзным. Ухмылка с губ спадает, на умном лице явно читается сожаление.
Значит, вот так я выгляжу?!
Жалкая? Да?
Обойдутся. Сами пусть слезами умоются.
Встряхиваю шикарным облаком волос и ослепительно улыбаюсь своему соседу, вспоминая, о чём вообще речь.
— Мир? — загадочно закатываю глаза. Выглядит театрально, ну что уж тут поделать. — Ой, было много гадких историй, — машу рукой.
— Мия, — предостерегающе наклоняется Громов, захватывает стакан с виски и льдом. Сверкнув глазами, делает пару глотков и размещает руку на спинке дивана.
Однако, как говорит папочка, «этот локомотив уже не остановить». Правда, он обычно посвящает данную фразу маме, недаром все утверждают, что я её полная копия.
— Например, Мирон безумно боится лягушек. Обычных деревенских, которые квакают по ночам.
В випке раздаётся дикий хохот, а я награждаю улыбкой всех сидящих за столом. Когда дело доходит до Громова, она сама по себе превращается в оскал.
Но это ещё не всё…
— А в семь лет мы отдыхали с родителями в Таиланде, наелись до отвала арбуза и ночью…
— Ми-я, блд, — слышится лютый бас, заглушаемый всеобщим ором.
Смотрим друг на друга в упор. Я готова отравленным ядом забрызгать белую рубашку, сидящую на нём, как на фитнес-Боженьке.
А Громов… Сдавливает зубы, со злостью цокает и залпом выпивает содержимое своего бокала. Пялюсь на него, пока не замечаю недоумение на лице Миловановой.
«А ещё он единственный, с кем я целовалась по-настоящему…» — договариваю про себя.
Впервые это случилось, когда мне было четырнадцать. Мы бесились у его дяди на даче и отправились к пристани. Забрались на лодку, смотрели на закатное солнце и, вдохновленные недавним просмотром "Титаника", решили в шутку спародировать поцелуй Кейт и Лео. Закончилось всё тем, что мы с Миром сосались, пока на улице не стемнело.
Это было так… захватывающе.
Резко вставая, одёргиваю задравшееся платье.
— Я к подружкам пойду, потанцую. Приятно было познакомиться, — говорю всем, не глядя на Громова с девицей, чтобы Ладка поняла — к ней это не относится.
Подмигиваю своему соседу, не сводящему глаз с моего декольте. И вильнув бёдрами, отправляюсь навстречу счастливчику, который сегодня сотрёт с моих губ печать имени Мирона Громова…
Глава 3. Растерянная Мия
Десять.
Ровно столько минут мне понадобилось, чтобы привести себя в порядок в дамском туалете. Пшикаю на внутреннюю сторону запястья серебристой Монталь, и медленно растирая, хладнокровно смотрю на своё отражение. Глаза будто неживые. Маньяк-убийца, прости господи.
«Мой Громов»
Словно вспышкой пролетают слова Ладки. Ядовито-неоновой лентой под кожу забираются.
Я… в раздрае.
Думала, пережила, справилась. Но нет.
Наверное, мою боль может понять только та, что любила в девятнадцать. До хрипоты, до прокля́того покалывания в ступнях. Когда жжётся в груди так, что нестерпимо.
Ни одной единой мысли, кроме воздушного рыжего облака вокруг его плеча.
Просто мечтаю, чтобы проблема решилась одномоментно. Чтобы он уже сейчас всё понял, потому что в следующую минуту поздно будет. Ни завтра, ни послезавтра.
Сейчас!
В мои девятнадцать лет бить наотмашь хочется за долю секунды до того, как по тебе ударили. Так получается. Не знаю, что это.
Мама говорит — «молодость, всё пройдёт», отец тихо цедит «вся в мать» и закатывает раздражённо глаза.
Я физически ощущаю, как живьём варюсь в коктейле из ревности, унижения и собственной уязвимости. Моё сердце рыдает внутри, потому что снаружи я должна оставаться сильной.
Этому тоже папа научил. Слабой можно быть только со своими. С родными.
А Мирон больше к таким не относится.
Перед собой вижу — стоит молоденькая, яркая брюнетка. А в душе́ — волчица, одиноко воющая на Луну.
До жути.
Облизнув только что подкрашенные губы, вытираю влагу в уголках глаз и отшвыриваю салфетку в урну.
Я должна быть равнодушной.
Обязана стать счастливой, чтобы утереть ему нос.
