Тусклый Свет Фонарей - Xenon de Fer
«Прекрати! — велел ему я и отошёл подальше. — Лучше расскажи, кто ты таков, и как здесь оказался».
Дезертир выпрямился и, утирая лицо, поведал, что сам он из Нуарау, и намдан[14], а не шанрэнь, и зовут его Кхи Лам Лой. За три с половиной года до того на запад призвали его сына, но тот только недавно женился, и его жена ждала ребенка. Поэтому Лам Лой вызвался вместо него. Но воевать на самом деле не хотел. Однако ж он честно служил и в первые полгода, и когда оспа разнеслась по всей стране, хотя из родной деревни приходили тревожные слухи.
В минувшем году синские войска, наконец-то, перешли в наступление и стали одерживать над ослабленными оспой маньчжанями одну победу за другой, всё сильнее тесня к их к захваченному хээрханями Шэнъяну. Лам Лой уже лелеял надежду на скорое возвращение домой, когда из родной деревни пришла весть о болезни его матери. Он стал просить командира отпустить его в Наурау, хотя бы на время, но тот грубо ему отказал. Когда незадолго до Нового года начались столкновения в лесу Сонфэн, боясь, что мать может умереть, так его и не дождавшись, Лам Лой бежал и пешком, стараясь избегать людей, отправился на родину. По пути он питался тем, что добывал охотой при помощи своего лука, и тем, что собирал в лесу, когда снег начал сходить.
Мост через Чандэ он преодолел беспрепятственно, но дальше двигаться скрытно уже оказалось не так-то просто: нужно было как-то преодолеть либо Цзиньхэ, либо Шидаолу, а вплавь с этим не справиться никак, ибо в тех местах обе реки уже слишком широки. Последние деньги Лам Лой истратил на еду и переправу, и при этом едва не попался городским стражам. Опасаясь, что его как дезертира будут искать по всей провинции Пэн[15], он, наткнувшись на заброшенные лоу, решил переждать там.
На следующий день после его прихода разыгралось ненастье. Вечером он заснул в башне, и ему привиделся кошмар, в котором его упрекали за бегство боевые товарищи, живые и мёртвые, и, когда он пробудился, то спросонья в шуме дождя ему померещились их голоса. Тогда он выбежал из башни и стал истошно вопить, а, когда опомнился, вернулся в башню и, дрожа, просидел там до утра, а утром скрылся в лесу, опасаясь, что местные жители обо всём догадаются и придут за ним. Каково ж было его удивление, когда, вернувшись в башню, он обнаружил там еду, вино и благовонные палочки!
Тут-то он и смекнул, как поняли жители Лоу его вопли, и стал пугать их уже намеренно, дабы они и дальше приносили ему снедь и прочие полезные вещи. В лесу он соорудил схрон и перетаскивал то, что могло долго храниться, туда, решив, что, когда накопится достаточно припасов, он продолжит свой путь. Но крестьяне устали бояться и написали в столицу прошение о помощи.
— В этом-то я и просчитался, — вздохнул рассказчик.
— Ты просчитался уже в том, что вздумал бежать, бросив своих товарищей, да ещё со всем казенным снаряжением.
— Но как бы я выжил в лесах без лука, сянь? — простодушно отозвался Лам Лой.
— Пускай! Но шлем, кинжал и доспехи-то ты зачем прихватил?
— Так ведь мало ль кого в пути повстречаешь!
Теперь уж вздохнул я. Мне полагалось, как преданному служителю императора, связать ему руки и ноги, бросить в какой-нибудь погреб, а самому написать иню[16] или даже самому вану, с тем чтобы тот прислал отряд, который доставил бы беглеца в ближайший город. В этом случае дезертира ждали бы справедливый суд и неизбежная казнь. Многие, должно быть, не мешкая, так бы и поступили, но мне стало жаль этого крестьянина, ежли только он не солгал мне о том, кто он есть, и о том, почему так поступил. Но и просто отпустить его я не мог, иначе кара ждала бы уже меня.
Долго я молчал, отчего человек передо мной всё сильнее робел и бледнел. Когда, не выдержав пытки тишиной, прерываемой лишь завываниями ветра, он вновь стал кланяться и умолять отпустить его, я велел ему снять доспех, шлем, кинжал и вместе с луком положить на землю. С видом безвольной обреченности он выполнил это. Тогда я быстрым движением поднял все эти вещи, подошёл к Лам Лою и, сказав, что он плохо ухаживал за своим кинжалом…резанул ему плечо своим.
Он даже понять ничего толком не успел, только таращился на сочащуюся из раны кровь. Я достал из своей котомки кусок чистой ткани, положил ему на ключицу и сказал: «Когда начнёт светать, пойди в лес, сорви хуанхуахао[17] и листья ивы, промой чистой водой и приложи к ране. А потом уходи в родную деревню и не попадайся больше императорским чиновникам и воинам, иначе непременно погибнешь».
С этими словами я подхватил свой фонарь и, придерживая отобранные у намдана вещи, покинул лоу, оставив его в темноте и одиночестве.
–
Староста, увидав принесенные мной вещи, испугался и стал расспрашивать, что же со мною приключилось, но я отмахнулся, сказал, что все рассказы терпят до утра, и, умывшись, лёг спать. С одной стороны, я и вправду устал словно вол, пахавшей от зари до зари, с другой — надеялся, что Лам Лой будет благоразумен и успеет скрыться к тому часу, в котором я поведаю о произошедшем.
Но наутро я молча позавтракал, сказал, что ещё раз всё должен проверить, и ушёл к башне. Внутри было пусто, и ничто не выдавало следов чьего-либо присутствия и моих ночных приключений. Кабы не отобранное снаряжение, я б и сам поверил в то, что повстречался с призраком.
Ещё три дня я хранил загадочное молчание, а на четвертый, убедившись, что башня теперь покинута наверняка, объявил…что изгнал оттуда дух человека, и больше он местных селян не побеспокоит. Староста и его родичи немедленно разнесли эту весть по округе, чем вызвали всеобщие радость и веселье. А я, поглощая праздничный суп с лапшой[18], задумался о том, как мне добраться обратно в Юаньталоу, чтобы вернуть лошадёнку местному старосте, а потом — в Цзиньгуань.
Мне ужасно не хотелось вновь проходить сквозь зачарованный лес Пэн-Хоу-Мао. Коль свезло однажды, это вовсе не означает, что боги будут столь же благосклонны и в следующий раз. К тому же так я бы сделал крюк. А посему ранним вечером накануне отъезда, я осторожно полюбопытствовал у старосты Лоу, не найдется ли человек,
