Лариса Михайлова - Сверхновая американская фантастика, 1995 № 01
Размышляя обо всем этом, я наблюдал, как удаляется тоненькая фигурка, растворяясь в снежном просторе. Будто смотришь, как горящая спичка, накрытая листом белой бумаги, прожигает в листе дыру, только в обратной последовательности — дыра уменьшается и, наконец, исчезает. Пока темная точка не исчезла в тени деревьев, я не чувствовал, что потерял Трейси. Но боль потери не рвала душу на части. То, что я ощутил, было мягче и более точно выражается словом dolor, — так называют это мексиканцы, — склоненная голова, сладкая мгла на сердце, светлая боль, озаряющая созданный ею мрак. И тут я понял, что потерял Трейси давно, но лишь в это мгновение начал тосковать по ней.
В конце концов, я вернулся в вагон, дрожа от холода. Моя пуля оставила глубокую ссадину на бедре, не причинив, однако, Коулу серьезного вреда. Пожилая леди перевязала его, и он сидел на полу немного бледный, но разговорчивый. В руке у него была кварта эмерсоновского бурбона. Он глянул на меня и с сожалением покачал головой.
— Дурак чертов, — сказал он без угрозы, просто констатируя факт. — Но ты и крепок, должен признаться.
Я плюхнулся рядом с ним.
— Зря ты хотел убить ее. Неужели не ясно?
Но я понял, что ему это безразлично.
— Надо бы запереть тебя, — сказал он. — Может, поумнел бы.
— Я буду свидетельствовать против него, — сказала Мэри. — Можешь на это рассчитывать, Коул.
Она снова устроилась на сиденье. Они все — и фермеры и пожилая леди — сидели в тех же положениях, которые приняли в начале поездки. Будто ничего не произошло. Только Крисп, качавшийся взад-вперед, зарывшись своим гротескным лицом в ладони, казалось, помнил о том, как туго нам пришлось. Он говорил сам с собой, очень взволнованно, но неразборчиво, время от времени топал ногой и хлопал себя по бедру, будто в наказание. У меня не было ни сил, ни слов, чтобы утешать его.
— Если ты не выдвинешь обвинений, — сказала Мэри, глядя в ручное зеркальце и припудривая синяки, — это сделаю я. Меня еще никто не оскорблял так, как во время этой поездки.
— Успокойся, Мэри, — тихо сказал Коул, поежился и вздрогнул.
— Мне очень жаль, — я кивнул на его бедро.
Он ухмыльнулся.
— Бывало и похуже. Зарастет.
— Потрясающе, — сказал я ему. — Если бы все так реагировали, когда в них палят, я пострелял бы побольше в свое время.
Он улыбнулся.
— Так и бывает. Иногда ты кусаешь тигра, иногда он тебя.
— Ну и ладно, — сказал я.
Мэри ошеломленно уставилась на нас.
— Но ты же не сможешь просто забыть, а, Коул? Он же совершил тяжкое преступление!
— Разберемся, — ответил Коул. — Но говоря по правде, ничего не изменишь, даже посадив этого парня. Я думаю, он мне еще пригодится на маршруте.
— Что-то меня не тянет, — сказал я. — Во всяком случае, уж это твои проблемы.
Он с одобрением посмотрел на меня.
— Может, ты и прав. Но в следующий раз, когда вернешься в Полосу, тебе не так повезет с изменениями.
Мы достигли высшей точки подъема и начали спуск, с каждой секундой набирая скорость. Я глянул в окно на простор равнины, сверкающую воду и темные гребни; мне показалось, что все пространство образует единый сказочный образ, как символ в древнем манускрипте или знак на карте сокровищ. Я подумал, что там должно быть настоящее сокровище. Множество мест, где стоит бывать, миллионы возможностей, которые стоит испытать. Я представил Трейси где-нибудь там, спящую в тени; сном стала теперь прежняя ее жизнь.
— Не могу в это поверить, — сказала Мэри. — Он всадил в тебя пулю, а ты предлагаешь ему работу?
Коул подмигнул мне.
— Охота тебе ковыряться, Мэри, — ковыряй у себя в носу, а не в том, какие у меня друзья.
— Но он чуть не убил нас! Я не могу смотреть, как он расхаживает на свободе!
С нечленораздельным воплем Крисп вдруг вскочил и закружился на месте, ища к кому обратиться.
— Вот там в Полосе есть место, — начал он наконец тоном проповедника, — которое могут вынести только самые худшие из них. Настоящие монстры, которым что родить, что убил ребенка — все едино. Ад по сравнению с этим местом покажется воскресной школой. Огонь там не согревает — только бросает тени и ослепляет глаза, снег — скопище белых насекомых, дождь состоит из прозрачных бритв.
Он быстро шагнул Мэри за спину, нож скользнул из его рукава, и он приставил его к горлу Мэри.
— Я тебя, свинья, сейчас вышвырну туда, самое тебе там место.
Он поднял ее на ноги и дико глянул на меня.
— Не вздумай меня останавливать! Я прирежу ее!
Я осторожно наблюдал за ним. Как бы ни хотелось увидеть Мэри вышвырнутой в Полосу, странное дело, я не мог позволить Криспу сделать это.
— Сядь, — сказал я ему, — никому от этого лучше не станет.
Мэри скосила глаза вниз, на нож. Я вскочил на ноги. Крисп кольнул ее. Мэри пискнула и стала сползать вниз.
— Назад! — предупреждающе крикнул он мне.
— Слушай, я не буду вмешиваться, — сказал я. Хочу только задать пару вопросов… Хорошо?
Это его насторожило, но он все же согласился:
— Да, конечно.
— Те, что пришли с тобой, хотели убить нас. Но верзила просил нас о чем-то. То есть не просто вошел и начал крушить кости. Чего он просил?
— Я не знаю.
Но ты сказал, что притворялся одним из них. Ты должен знать их язык.
Он открыл рот, снова закрыл, явно смущенный.
Я поразмыслил об этой женщине, которую ты схватил. Почему она такая подлая. Я так понимаю, что она боится самой себя, ненавидит себя за то, что она такая жирная и никому не нужная. Все, что ей остается делать, это раскатывать на этом чертовом поезде туда и обратно. Но она не может ненавидеть себя с достаточной силой, поэтому переносит ненависть на других. По сути, до нас ей дела нет. А себе навредить — духа не хватает. Понимаешь меня?
— Да ты совсем спятил. — Крисп неуверенно оглядел остальных, ища поддержки. — Чего ты добиваешься?
— Итак, ты забрался в вагон с двумя другими и выдал их нам. Ты сказал нам, что всегда планировал сделать это, что просто ловчил. Они, сказал ты, собирались нас прикончить. Но ты и их обманул — ты боялся.
— А чего ты хотел? Чтобы я позволил им убить вас?
— Ты бы сделал все что угодно, лишь бы выбраться из Полосы. Ты был другой, не из них. Ты так стремился вырваться, что ни о чем другом и думать не мог от страха. Но оставшись с нами, ты почувствовал, что и к нам ты не принадлежишь, что остался чужим. Нас ты тоже боялся. А чтобы доказать, что ты с нами, ты помог нам, предав тех, с кем пришел, чтобы спасти наши жизни. Как ты сказал «…просто ловчил».
— Нет, — сказал Крисп, — это не так.
— И ты стал себя ненавидеть за предательство, но поскольку ты не можешь достаточно возненавидеть себя, ты выбрал Мэри. Ненавидеть легко, но если разобраться, то, что делает она, ничем не отличается от того, что сделал ты, не так ли?
Крисп обмяк. Он выглядел побежденным.
— Ты еще не понял, — спросил я, — что нигде в этом мире не будешь чувствовать себя как дома? А если ты убьешь эту жалкую женщину, очень похожую на тебя, будет только хуже.
— Пусть так!
— О чем просил верзила?
— Ни о чем… я не знаю.
— Что он просил?
Крисп заорал:
— Я не знаю!
— Что ему было нужно? Пища, да? Лекарства? Топливо?
Он резко качнул головой, будто пытаясь избавиться от какой-то мысли; казалось, он не может решить, улыбнуться ли ему мне или зарычать. Его голова, похожая на фонарь из гнилой тыквы, мотнулась так, что едва не слетела с шеи.
— Можешь не говорить, — сказал я. — Не знаю, чего он хотел, но уж точно не кровопролития.
У Криспа вырвался ужасный стон, полный боли и отвращения.
— Помощи, вот чего он хотел, — сказал я. — Он не слишком верил в успех, но все же попросил о чем-то, надеясь, что у меня хватит ума понять его.
Коротышка оттолкнул Мэри и с искаженным лицом повернулся ко мне, раскачиваясь в такт неровному движению поезда, выставив перед собой нож.
Я спокойно и размеренно сказал:
— И это тебе не поможет.
Он замахнулся на меня ножом, в его помятом неуверенном лице читалась готовность нанести удар. Как и я чуть раньше, он утратил осторожность.
— Что бы ты не совершил, твои поступки ничуть не хуже наших. Все мы состоим из добра и зла. Ты, может быть, плохо обошелся со своими компаньонами, но зато спас одну жизнь в этом вагоне. Никто тут не собирается тебя обвинять. Но нельзя убивать людей просто из-за того, что у тебя паршиво на душе. Подумай об этом.
Казалось, он в самом деле задумался, но в голове у него слишком все перемешалось, слишком много он пережил, чтобы нормально соображать. Я чуть расслабился, надеясь на его разум. И тут он кинулся. Я не успел среагировать и принял удар предплечьем. Скрипнул зубами от боли и попытался схватить, но он вырвался и кинулся к двери. Он стоял между вагонами — бледная тень Криспа у поручня. Поезд летел во весь опор, я понял намерения Крепа и знал, что у него нет ни единого шанса. Но поскольку я больше не был за него в ответе, то лишь наблюдал и ждал. Он помедлил, бросив взгляд назад в наш вагон. Я почувствовал его тоску, тяжесть боли, все разрушительное действие того, что он узнал о себе. Потом он перемахнул через поручень и исчез в черноте ночи. Если он и кричал, то крик его потерялся в грохоте нашего поезда.
