Альманах Российский колокол - Российский колокол, 2016 № 1
А пока в жизни Алексея все это волновало больше, чем объясняло.
Запомнившиеся ему ангелы являлись в детских снах. Они приходили во сне и в дальнейшей жизни.
Однажды Алеша рассказал бабушке о высоком дяде с крыльями, который явился ему во сне. Он излучал сиреневый свет со светлым нимбом вокруг головы. Загадочный гость смотрел внимательно и молчал.
– Тебе повезло увидеть его во сне… Это архангел Гавриил… он строг, но справедлив, и близость к нему несет благость.
– Благость? – поинтересовался внук.
– …Это Благодать Господня, которая передается через молчание.
Там, в детстве, было много противоречий, которые со временем преодолевались, но не всегда в пользу прячущейся истины. Многие дети видели озорство или просто хулиганства своих доморощенных сверстников, но вслух им не противоречили. Более того, такого рода сообщения об этом для родителей или учителей считались ябедничеством. Несомненно, это потворствовало неправильному поведению. Мало кто замечал, что такое поведение вело молодого человека к ложному восприятию воспитания. Но это было общепринятым тогда поведением.
Когда Алексей повзрослел, у него стало меньше сомнений в жизни: кругом была бурная молодая жизнь, пышущее здоровье, мироощущения силы и счастливых возможностей в будущем, ему во сне неожиданно явился тот же архангел Гавриил. Он тихо и назидательно прошептал: «Не ищи счастья, а береги его…» После пробуждения Алексей отнесся к этому спокойно, но глубины смысла этих слов не ощутил. Ему тогда казалось все ясным и без назидания. И потому, когда время заставило понять эту простую фразу, он почувствовал неожиданное прозрение, которое было похоже на прыжок лягушки из грязного болота на берег.
* * *После уроков Алеша часто пропадал дома в просторной комнате своего друга Игоря и его старшего брата Дмитрия. Дмитрий учился в «Гнесинке» и появлялся домой обычно позднее. Иногда Алеша слышал, как он играл на фортепьяно в гостиной. Дмитрий и неплохо рисовал. Игорь рассказывал о походах с ним в музеи и на выставки. Иногда они брали с собой и Алешу. Дмитрий хорошо разбирался в искусстве и интересно рассказывал о живописи, скульптуре, архитектуре. Особенно Алеше запомнились походы в Пушкинский музей на Волхонке и Третьяковку. И вовсе не случайно Игорь и Алеша скоро начали собирать художественные открытки и много спорить об искусстве. Игорь благоволил к западной школе, а Алеша, в душе тоже восхищавшийся Рафаэлем, Рембрандтом, Тицианом, Рубенсом, Караваджо и Фрагонаром, все же защищал русскую. Важным аргументом в спорах всегда было необычное и часто оригинальное мнение Дмитрия. Арбитр не брезговал издевательскими шутками, но друзья тихо замолкали: преклонение было непререкаемым. Игорь боготворил брата и во всем ему доверялся. Алеше даже казалось, что Игорь очень гордится им.
Настоящее знакомство с классической музыкой произошло для Алеши неожиданно и даже забавно. Он помнил этот день. Зайдя чуть позже обычного к Игорю домой, Алеша увидел выходящего из своей комнаты возбужденного Дмитрия и услышал, как его ругает мать:
– Какая же ты все же гадина, испоганил всю стену…
Алеша часто слышал в этом доме довольно резкие слова, но они были непосредственные, не скрывающие неожиданных чувств, обязательно с юмором и вовсе не оскорбительные.
Дмитрий громко смеялся и так же беззлобно отвечал:
– Между прочим, гадина – женского рода.
Мать продолжала его укорять. Их пикирующие голоса уже слышались из кухни. Они с другом зашли в комнату и увидели нарисованный на обоях крупный, во всю стену, портрет грозного старика с каменным взглядом. Рисунок был сделан углем или крупным карандашом, так что об его удалении со стены не могло быть и речи. Алеша заметил в углу комнаты довольно дорогую по тем временам магнитолу с колонками.
– Это брат купил на стипендию, – пояснил Игорь.
Дмитрий вошел в комнату неожиданно. Он включил почти на максимум магнитолу и внимательно сочувственно посмотрел на подростков:
– Слушайте Гродберга, засранцы!
И полилась музыка Баха. Именно полилась, другого слова просто нет. Звуки органа завораживали. Как будто люди все пропали вокруг, да и сам человек еще не появился на свете, а была только мерцающая Вселенная. На Алешу обрушился поток звездного неба с приближающимися светилами, палитра красок сменялась раскатами грома с пронзительными молниями, стремительно проплывали перед глазами пейзажи природы. Ласковые пасторальные мелодии флейты и гобоя играли вместе с сердцем. Никакие слова не смогут это описать. Разве что стихи Валентина Гафта: «Там истина оголена и не испорчена словами». Именно тогда мир повернулся к Алеше своей яркой романтической стороной и нестерпимо захотелось жить с этими звуковыми образами.
Как показалось Алеше, Игорь и вошедшая чуть позже от громкого звука его мать были также заворожены. Рисунок на стене дополнял таинство общения с мастером, придавая величию звука необъяснимую загадочность и волю автора.
До этого Алеша к классической музыке относился вообще никак. Он постоянно слышал ее по радио, и она служила каким-то безликим фоном, как осенний дождливый день. А тут он впервые почувствовал дух восприятия искусства и поймал частицу передаваемого вдохновения.
Дмитрий часто устраивал подобные концерты, знакомя подростков с другими композиторами, в том числе и русскими. Он обожал Чайковского, Скрябина. Позднее позволил ребятам слушать концерты и без него. Скоро Алеша и Игорь начали покупать пластинки. У Алеши в доме был проигрыватель, и он мог сам теперь слушать Баха, Гайдна, Бетховена. Он даже не задавал себе вопроса, почему ему не нравился модный тогда джаз. По словам Дмитрия, музыка – это поэзия Вселенной, и глубина ее восприятия неповторима и своеобразна для каждого. Он считал, что непонимание мелодии и музыкальности стихосложения – большая потеря для человека.
Через некоторое время Игорь начал учиться в музыкальной школе и по совету Дмитрия выбрал виолончель. Так Алексей познакомился с этим инструментом. И виолончель, как и Бах, навеки заворожила его. С этих времен он был твердо уверен, что никакая скрипка, альт или другой инструмент не могли соперничать с виолончелью.
– Не напрягайся, Ростропович, а то смотри, пукнешь, – шутил Дмитрий, когда младший брат усердно занимался в присутствии друга.
Легкие остроумные анекдоты типа: «Движение – это жизнь», – радостно произнесла какашка, вылезающая из заднего прохода», – были его слабостями в ореоле веселого откровенного смеха. Рассказывая о своих товарищах в училище и сослуживцах на работе, он называл их не иначе как «сопердники». Доставалось «Могучей кучке» и композитору Глинке. Запомнилась его насмешливая фраза: «Моцартов у нас… пруд пруди, а вот Сальери ни одного…» Или еще интересная и неожиданная мысль: «Вода, огонь и медные трубы… Постой!.. Да это же самогонный аппарат!» – однажды, заливаясь смехом, воскликнул он.
Алешу и Игоря он всегда насмешливо величал «ничтожествами» или чем-то подобным, что никогда у друзей не вызывало протеста. Напротив, они даже дорожили его вниманием. Это всегда звучало не зло, а поучительно. Он интересно рассказывал о простых на первый взгляд вещах, заставляя по-иному воспринимать окружающее.
Совсем недавно, проходя мимо зала Чайковского на Маяковке, Алексея Петровича поразила афиша того самого Гродберга.
«А он… ведь бессмертен…» – мелькнул «нежданчик», как сказал бы с усмешкой Дмитрий.
После окончания училища Дмитрий работал дирижером в оркестре, потом поступил в МГУ на юридический и через год, будучи студентом, уехал по обмену учащихся в Польшу, как оказалось, навсегда. Он, конечно, приезжал, но редко. Дом лишился веселого, шумного и необычайно интересного обитателя. Квартира стала тихой и молчаливой. Через несколько лет Дмитрий женился, и мать ездила на свадьбу, но ничего особенного не рассказывала. Было заметно, что она очень переживает разлуку со старшим сыном.
Алексей никогда уже не видел Дмитрия, о чем неоднократно сожалел, и всегда помнил его насмешливый и проницательный взгляд. Помимо своих талантов Дмитрий был удивительно заразительным человеком. Несомненно, благодаря ему Алексей на всю жизнь приобщился к миру искусства и старался впредь на все иметь свое собственное суждение.
Сейчас Алексей Петрович с грустью думал про себя: «А ведь не покинь Дмитрий этот дом так рано, Игорь, да и он, Алексей, еще много хорошего могли перенять, и жизнь, возможно, была бы другой… Нет, неправда, что незаменимых людей нет…»
Он понимал, что не хватает главного – споров с Игорем и разговоров с подвижником Дмитрием. А они были тогда не только об искусстве. Доставалось и воспитанию в школе, и Хрущеву. Политбюро Дмитрий называл не иначе как «старыми пердунами». Его анекдот – «Чем отличаются портки от парткома? Где в первом случае – одна задница, а во втором – их несметное множество». Он был прав – отсутствие свежих прогрессивных идей породило застой.
