Выбор - Галина Дмитриевна Гончарова
А что — не человек он, что ли?
Никому-то дома сидеть не хотелось в святочную неделю.
* * *
Гулянья!
Как же это весело, как радостно!
У Федора — и то складки на лбу разгладились. Кругом шум, гам, смех, суета веселая. Налево посмотришь — с горки катаются.
Направо — карусель веселая.
Прямо — ряды торговые, люди смеются, народ заманивают, кто сбитнем, кто калачом, кто петушком на палочке.
В сторонку отойдешь — там костры горят, вдруг кто замерз, погреться захочет? А вот и скоморохи, ходят, кукол своих показывают, с медведем ученым пляшут… тот квелый, скучный, а все ж старается…
Впрочем, Федора мало то интересовало. А вот Устинья…
Долго искать не пришлось, на горке оказались все Заболоцкие.
И старшие — и младшие. Старшие, правда, быстро накатались, да и погулять отправились. Боярыня аж цвела, мужа под руку держала, улыбалась.
Хорошо!
Давно он ее вниманием не баловал! Все дела домашние, да заботы хозяйственные, а что она — не женщина? Ей ведь не так много надобно, слово ласковое, да улыбку добрую. Боярыня и дочек из внимания выпустила.
А ими Илья занимался.
Садились они все на саночки — Марья, за ней Илья, потом Аксинья и Устинья — и летели с горы под визг веселый. Марья от души веселилась. Уж и не думала она, что так-то у нее будет!
В очередной раз перевернулись саночки, молодежь в снег полетела, захохотала, Илья невесту перехватил, в щеку поцеловал.
— Всегда тебя любить буду, Илюшенька.
Гадом надо быть последним, чтобы на такое не ответить.
— И я тебя, Марьюшка. И деток наших будущих, и доченьку нашу люблю.
Устя только хихикнула, глядя на братца с невестой.
Ишь ты… целуются они! Прямо в снегу. Аксинью, которая что-то плохое сказать хотела, она ногой пнула в валеночке, не больно попала, но увесисто. И то сказать, нашла сестренка время, чтобы жало свое выпустить! Думать надо и язык поганый прикусывать вовремя! А то оторвут с головой!
— Помолчи!
Сестра зашипела, что та гадюка, но Устя ей кулак показала.
— За косу оттаскаю! Не смей им радость портить! Пошли, я тебе сбитня куплю?
Аксинья и не спросила, откуда деньги у сестры. За ней пошла. А потом…
— Ой…
Федора она б и не увидела, и не заметила. Чего в нем для Аксиньи интересного? А вот Михайлу напротив, в любой толпе б нашла.
А вот Устя… обоих она увидела, да только никому не рада была. Куда б удрать? Поздно, увы. Вот они, стоят, не подвинешь! Устя низко кланяться не стала, видно же, царевич сюда гулять пришел, а голову склонила, улыбнулась лукаво.
— Федор Иванович, рада встрече.
Царевич так и расцвел. Михайла, правда, скривился чуток, ровно лимон укусил, но на него уже Аксинья смотрела. Не бросать же, не сводить свои труды на нет?
— Как снежок? Мы покататься хотели!
— Хороший снежок. Мы сейчас с сестрицей чего горяченького выпьем, да и тоже покатаемся? — Устя улыбалась весело. А ей и правда хорошо было. Даже Федор настроения не портил… пусть его! Пусть у него хоть такая радость будет! Другой-то она ему давать не собирается.
— А сопроводить вас можно, боярышни? Чтобы не обидел никто?
Михайла на Устю откровенно любовался.
Ох, хороша!
В тулупчике теплом, в шапочке беленькой, заячьей, в платке цветастом. Улыбается, разрумянилась, веселая, счастливая… сестра ей и в подметки не годится. И понимает это, едва от злости не шипит. Хотя встала б рядом и улыбалась — куда как симпатичнее показалась бы!
Федор тем временем Устинье руку предложил, на санки кивнул.
Устинья кивнула, да и пошла. Время сейчас такое… пусть его. Откажешь — скандал точно будет, настроение у всех испортится. А так и родители не возразят — Устя ни на секунду не забывала про отцовские мечтания, ни Илья, ни Аксинья…
Ох, морочит ей голову этот гад зеленоглазый!
Устя Михайлу с радостью бы под лед спустила, да вот беда — нельзя покамест. А хочется, никакого зла на негодяя не хватает! Но пока о том разве что помечтать можно, недолго.
И были санки.
Раз за разом скатывались они с высокой горки. Федор впереди сидел, санями правил, Устя сзади к нему прижималась, пару раз в снег они валились вместе, хохотали до слез. Странно даже.
Не был Федор таким никогда.
Или то сила ее действует?
Как Устинья поняла, привык он на ее силе жить, в той, черной, жизни. Потому и сила Устиньина его узнала, привычно подпитать рванулась. Все же не проходят зря долгие годы. Потом уж Устя себя контролировать стала, вот рядом Федор, а она закрыта, силу из себя пить не дает, крохи получает он супротив прежнего. А хочется ему больше… вот и тянется. Клещ!
Михайла тоже не терялся, Аксинью развлекал. Истерман (где ж без тебя, заразы⁈) боярина перехватил с боярыней, говорил о чем-то… Алексей Заболоцкий доволен был.
Устя на Федора с тревогой поглядывала. Чем дальше, тем наглее вел он себя: то прижмет, ненароком, сажая в сани, то повернет их так, что скатятся они в снег, и он на ней лежит… и дыхание у него становится тяжелое, неровное, и глаза выкатываются…
Наконец Усте прискучило раз за разом вырываться, она косой мотнула, в сторону отошла.
— Хватит! Накаталась!
Федор ее за руку схватил.
— Чего ты! Пойдем еще раз!
— Не хочу я больше, царевич. Голова кружится.
— Пошли, сбитнем напою. И калачи тут продают, слышу… а бусы хочешь?
Федор был довольным, радостным… глаза горели. Хорошо!
Сейчас бы… он даже уголок присмотрел укромный между палатками. Затянуть туда Устю, да поцелуй сорвать с губок алых. Лучше — два поцелуя… или три?
Устя эти мысли как по книге читала.
— Не хочу я, царевич. Охолонуть бы мне.
— Пошли, не ломайся!
Федор к такому не привык, за руку Устинью потянул. Царевич он! Никто ему и никогда не отказывает! А кто отказывает — ломаются просто. Кривляки бессмысленные!
Устя зашипела зло. Ах, пнуть бы тебя сейчас так, чтобы три года жена без надобности была! Да ведь отец потом с нее три шкуры спустит!
Силой своей попробовать подействовать?
Можно. Сделать так, чтобы Федор обеспамятел, она и сейчас может, только рисковать не хочется. Мало ли, кто заметит, что заметит, полно на гуляньях глаз приметливых.
Словами еще попробовать? А когда не действуют слова-то?
— Пусти, Федор Иванович. Не в радость ты мне.
