Что тебе я сделала? - Диана Ставрогина
Я не была профессиональной моделью — только посещала несколько месяцев обучающие курсы после школы, и относиться к подобной съемке легко не получалось. Не хватало опыта и закалки.
Мне казалось, что владей я богатым портфолио, то выступало бы этаким буфером и даже разрешением на разного вида съемки. Мол, я и правда модель, и мое тело как бы не совсем мое, и лицо тоже. Я не человек — лишь образ на фото. Помогло бы абстрагироваться и не тревожиться о том, кто и когда увидит мои фотографии и что при этом обо мне подумает.
Увы, мое портфолио было крайне скромным и по количеству, и по разнообразию снимков. Со времен курсов прошло уже несколько лет, и я давно забыла, что когда-то позировать перед камерой мне по-настоящему нравилось.
В итоге Марина, устав бороться с моей скованностью уговорами и комплементами, заказала в номер бутылку шампанского. С ним дело и правда пошло веселее. Я расслабилась, перестала зажиматься и беспокоиться о каждой мелочи.
Вот только теперь никуда не исчезнувшее опьянение совсем не кстати. Недосып и алкоголь — плохая пара. Мысли мутные и заторможенные. Я даже не сразу понимаю, что Марк повторил свой вопрос.
— Я была на съемках, — говорю я устало; во мне как-то резко заканчиваются силы для скандала. — Пожалуйста, не устраивай сцен, мы будем еще снимать в этом отеле, а мне очень нужна эта работа.
— Очень нужна? — хмыкает он. — Ты уже растранжирила все деньги?
Я резко вскидываю голову. Одна его фраза — и злость вскипает во мне вновь.
— Это Бусинка, — вырывается у меня раньше, чем я успеваю задуматься, что Марку нет до Бусинки никакого дела. — У нее кальцивироз.
— Кальци… — Он хмурится. А до меня внезапно доносится запах алкоголя. — Что это?
— Кальцивироз. Инфекция такая. У нее все в тяжелой форме. И она… — Я часто-часто моргаю, стараясь удержать слезы в пределах глаз. — Она не ходит почти. Ее положили в стационар, но это довольно дорого. Я… У меня не хватает денег заплатить, поэтому я подрабатываю, где могу.
Марк хмурится сильнее. Его прямая прежде фигура кренится в мою сторону, и мне приходится прижаться спиной к косяку, чтобы не касаться его тела своим.
— Я дам тебе денег, — говорит он внезапно.
— Что? Нет! Я не для этого тебе рассказала.
— Это и моя кошка тоже.
— Нет, не твоя.
— Разве? — Нависнув надо мной, Марк не сводит напряженного взгляда с моего лица.
Он вдруг тянет ко мне руку и дотрагивается до ткани комбинации быстрее, чем я успеваю осознать что происходит и его оттолкнуть.
— У тебя сосок видно, — заявляет Марк самым непринужденным тоном. Будто прохожие попросили его подсказать, который сейчас час.
Я тут же опускаю взгляд на собственную грудь и заливаюсь краской. Нежданное столкновение с Марком выбило меня из колеи, и воспоминание о моем специфическом внешнем виде приходит с большим опозданием.
Прозрачная шифоновая ткань короткой комбинации не скрывает тело — напротив контрастно подчеркивает каждую линию, обнимая фигуру будто вуаль на лучших мраморных скульптурах в истории человечества. Прежде собранный складками на груди и прикрывающий соски шелк, разошелся в стороны и больше ничего не прячет.
Я стою перед Марком практически обнаженной. Сказать честно, оказаться полностью голой было бы в меньшей степени волнительно и неловко.
Весь мой внешний вид намеренно сексуален и эротичен, и наверняка в чужих глазах я сейчас едва ли не воплощение порока и соблазна, вот только внутри — все та же неуверенная, мало понимающая в сексе девушка. У меня никогда бы не хватило духа примерить подобный образ самой, просто потому, что я не представляю, как не разрушить картинку одним неверным жестом или словом.
Поразительно, но расфокусированный, резко потемневший взгляд Марка отзывается во мне вопиюще неразумной вспышкой возбуждения. По коже растекается тревожно-побудительный жар, внизу живота пульсирует, и я ужасаюсь собственной реакции.
У меня что, сексуальная девиация на фоне стресса? Другие объяснения происходящему даже искать страшно.
Ладонь Марка с вызывающей уверенностью опускается на мое тело и замирает в неподвижности, обняв грудь под основанием и подпитывая своим теплом и тяжестью дрожь то ли отвращения, то ли больного желания. О кожу — от затылка к ступням — разбивается водопад мурашек.
Напряженные соски, отлично просматриваемые сквозь прозрачную ткань, — куда более соблазнительное зрелище, чем то, что Марк видел в браке. Тем более при ярком свете.
Проваливаясь в его потемневшие от непривычно явного желания глаза, я вдруг ловлю себя на шальной мысли: я ведь могу закончить все на своих условиях. Стереть из памяти тот страшный вечер другим, доказать и Марку, и самой себе, что такой, как я, у него не было и не будет.
Мне это поможет или сделает только хуже?
Если я доведу его до исступления, до безумия, до отчаяния? Покажу, что умею быть другой — уверенной, знающей, чего и как хочу?
Марк тяжело дышит. В его взгляде больше нет ни осознанности, ни ненависти. Наши лица в миллиметрах друг от друга, а губы почти соприкасаются. Воздух вокруг раскален.
Я сокращаю дистанцию.
И без того расширенные зрачки напротив раскрываются до предела, почти затмевая синюю радужку. Однако Марк не наклоняется мне навстречу, и мое движение вперед остается неопределенным, требующим последнего, решающего рывка.
Время замедляется. Шум в голове достигает максимальной громкости, и мыслить здраво ставится только труднее. Я чувствую себя увязнувшей в меду букашкой, обреченно барахтающейся на месте: ни улететь, ни уползти. Только сгинуть.
Прежде неподвижно лежавшая на моей груди мужская ладонь неторопливо поднимается вверх и стискивает полушарие с хорошо ощутимой, но не причиняющей боли силой. Большой палец оглаживает напряженный сосок сквозь тончайшую ткань. Едва устояв на ослабевших ногах, я прогибаюсь в спине. Тело дрожит как под электрическим напряжением.
В темно-синих глазах напротив — борьба. И по неведомой причине я не отступаю, не ухожу обратно в номер, а стою на месте как пригвозжденная и со странным интересом жду от Марка действий. Будто никак не могу очнуться от гипноза и вспомнить, почему мы вообще оказались в нынешнем положении.
Одурманенный
