Божьим промыслом. Чернила и перья - Борис Вячеславович Конофальский
- Уже неделю, как о вас только и говорят, первым стал говорить барон Виттернауф, говорил, что вы разорили и сожгли гнездо колдунов. Что таких злодеяний, что творились там, даже вы, человек в деле инквизиции опытный, не видали, – рассказывала Генриетта Розен фон Голдеринг.
- Эти слухи имеют под собой почву? – поинтересовалась Аделаида фон Шеленброк.
- Колдуны Тельвисы, вся семейка и их прихлебатели, были наикровавейшими гадами, что мне довелось встретить, - уверил их генерал.
- Барон! - Аделаида фон Шеленброк молитвенно сложила руки. – Вы обязаны нам всем рассказать об этом своём подвиге. И это не мы вас просим, вас просят сама герцогиня и принц. Они приглашают вас.
- Добрые госпожи… Передайте Её Высочеству герцогине и Его Высочеству принцу, что для меня это большая честь, вот только я сейчас не могу принять их приглашение.
И тут обе фрейлины, как по команде, взглянули на стоявшую тут же Амелию Цельвиг, и во взгляде их читалось: уж не это ли повод его отказа. И чтобы всё объяснить им, барон рассказывает:
- Я только что приехал, ещё даже не разместился дома у себя, ехал четыре дня со всей семьёй, а вы и представать себе не можете, как это непросто путешествовать с моей семьёй… Если герцогине и принцу будет угодно, то завтра вечером я буду в полном их распоряжении.
- Прекрасно, прекрасно, - произнесла Аделаида фон Шеленброк с видом удовлетворённым. – Мы так и передадим Её Высочеству.
- Значит, завтра к ужину герцогиня и мы все будем ждать вас, барон, – закончила Генриетта Розен фон Голдеринг. – И, кстати, думаю, герцогиня захочет познакомиться с вашей супругой.
- Супругой? – переспросил Волков.
- Ну, вы же приехали с нею?
- Да, именно, – соглашается он, понимая, что его обещания супруге о приёмах и ужинах, судя по всему, воплотятся в жизнь.
- Ну, в таком случае считайте, что герцогиня приглашает вас обоих. Я уполномочена Её Высочеством выбирать её гостей, – важно сообщила старшая из фрейлин.
В ответ Волков лишь поклонился, и они расстались. А когда дамы, переговариваясь о завтрашнем ужине, скрылись на этаже, он и говорит красотке Амалии:
- Свидание наше, дорогая моя, нынче придётся отложить, потом время найдём, а пока поеду обрадую жену.
- Ну, после так после… - с видимым разочарованием соглашается придворная красотка. - Хотя и жаль, уже хотела отвести вас в один чуланчик, которым заведует моя товарка, кастелянша постельных покоев молодого принца; вот она позавидовала бы, вас увидав, - но Амалия не уходит, а тут же цепляется ему на локоть. – Тогда пойду хоть провожу вас до кареты.
Он соглашается, но смеётся:
- И охота вам таскаться по лестницам?
- Надо, чтобы все видели, что я ваша любовница. – говорит она.
- Ну, кажется, все уже и раньше то видели, – усмехается генерал. – В прошлый мой визит.
- Надо, чтобы ещё... Чтобы опять… Все во дворце должны знать, что я всё ещё с вами. Эти заносчивые бабы из свиты герцогини меня с вами видели… обо всём теперь болтать станут… герцогине доложат непременно. И то хорошо для моей репутации, – она смеётся. И видя, что он удивлённо смотрит на неё после этих слов, добавляет: – Репутация у дам придворных считается иначе, чем у иных. Тут чем ближе ваш сердечный друг сидит к герцогу на обеде, тем выше и вам при дворе быть.
На прощание она целует его возле кареты, а он дарит ей тяжёлый папский флорин. На эту потаскушку ему совсем не жалко золота.
А после, уже когда карета везла его по ночному городу, он думал об Амалии Цельвиг, о дворцовых нравах и, как ни странно, о герцоге.
«И что у него за жизнь? Как вообще можно жить при дворе, где любая твоя оплошность, даже оплошность с женщиной, тут же становится известной для всех этих людишек, что живут под твоей крышей».
Весь прекрасный дворец был буквально пропитан запахом денег и связей. Всё тут было прекрасно: и внутреннее убранство, и дорогие кареты с богатыми упряжками во дворе. Зеркала, паркеты, мрамор и большие окна – всё это великолепие иному человеку могло вскружить голову, тем более что по коридорам и лестницам прекрасного здания сновали прекрасные и распутные женщины. Здесь почти всегда в каких-нибудь покоях звучала музыка… И всегда можно было найти пищу, вино и собутыльников… Вот только жить при дворе или даже ежедневно бывать тут ему совсем не хотелось…
***
- Ну, вы видели герцога? – сразу спросила его баронесса, едва он вернулся домой.
- Герцог уехал на охоту, – отвечает ей муж, садясь на стул возле стола и устало вытягивая ноги. Он берёт у Гюнтера стакан со снадобьями и отпивает глоток. А Мария и ещё одна девица носят ему с кухни ужин. А пока Гюнтер подаёт ему домашние туфли, жена встаёт рядом с ним, ей интересно, как там дела во дворце, но тут она вдруг начинает принюхиваться, а после говорит ему с непониманием:
- Кажется, от вас пахнет благовониями, – жена склоняется к нему, не обращая внимания на слуг, и начинает нюхать его так же, как гончая берёт след.
«Наверное, от Амалии остался запах, но как она учуяла?!», - думает генерал и отвечает ей:
- Вы приглашены завтра на ужин.
Жена замирает и прекращает изображать из себя охотничью собаку, она смотрит на него с изумлением:
- К герцогу?
- Я же вам, кажется, сказал, что герцог уехал на охоту и будет дня через два, - отвечает супруге генерал, принимаясь за свиную отбивную с чёрным перцем. – Мы приглашены к Её Высочеству.
- К Её Высочеству, - с придыханием повторяет супруга и поднимает взгляд к потолку; и по лицу её распространяется блаженство, как будто там, под потолком, она видит сияющий свечами, серебром и дорогим стеклом накрытый стол, а за ним – прекрасные дамы и кавалеры. Играет музыка… и она, Элеонора Августа фон Эшбахт, баронесса фон Рабенбург, абсолютно естественна и уместна среди этого великолепия и всяких других дам и господ. И тут вдруг женщину поражает ужас, словно в своих мечтах она углядела что-то страшное, её лицо оборачивается к мужу, и она произносит едва не со слезами в голосе:
