Чернила и перья - Борис Вячеславович Конофальский
- Неси-ка мне настойки монаха, те, что умиротворяют кровь и сердцебиение.
Сел на стул возле обеденного стола и, пока слуга отсчитывал ему лекарства, глядел, как бегают, знакомясь с домом, сыновья; вот они забежали в столовую и остановились, и старший спрашивает:
- Батюшка, а мы тут надолго?
- Не знаю; а вам, барон, тут нравится?
- Люблю город! - почти кричит Карл Георг. – Пойду на улицу гулять!
- Без нянек – никуда, - требует отец. И тут же обращается к среднему своему, Генриху Альберту: – Хайнц, а вам дом нравится?
- Нравится, батюшка, – сразу отвечает второй сын. – Я хочу тут жить подольше.
- Неужели? И почему же? – снова спрашивает отец.
- А здесь учителя нет, - поясняет Хайнц и улыбается.
- А-а! - орёт старший. – Нет здесь этого дурака, и поэтому нам тут нравится!
- Барон, я запрещаю вам так высказываться об учителе, - строго произносит отец, принимая от слуги стакан с лекарствами. – Слышите меня?
- Да, батюшка! - кричит сын, уже выбегая из столовой.
Волков выпивает снадобье и слышит, как Мария и монахиня уже собираются идти по лавкам, продукты покупать, надобно готовить ужин. А Волков просит у слуги воды и чистой одежды, в дорожной во дворец идти не подобает.
- И что же, вы уходить надумали? – в проёме дверей появляется супруга. – Дело-то к вечеру уже… Чай, во дворце и нет никого.
- Вот пойду и проверю, - довольно холодно замечает ей супруг. – Теперь буду стараться изо всех сил, чтобы вашему родственнику угодить, может, одарит домом побольше, уж вас порадовать надеюсь.
Супруга смотрит на него с укором, а потом и спрашивает:
- А деньги на платья и на прочую одежду когда мне дадите?
Волков жестом просит Гунтера подать ему дорожный ларец. Слуга всё понимает сразу и ставит тяжёлый ларец перед господином на стол. Волков ключиком отпирает его и отсчитывает супруге горку серебра, затем всё складывает в кошель с наставлением:
- Здесь двести талеров. Пятьдесят монет оставьте, завтра сам вам платье подберу.
***
Дом был мал для его семьи и всех тех людей, что с ним приехали. Во дворе места хватило всего на одну карету, а в конюшне поместилось всего шесть коней. Карету, две телеги, дюжину лошадей и почти всю охрану, что он взял с собой, пришлось размещать в постоялых дворах, что были по соседству. Кляйбер места для лошадей и людей, конечно, нашёл, вот только стоило это недёшево. Тут, в столице, всё было недёшево. И посему генерал надеялся управиться со всеми делами как можно быстрее и из Вильбурга отбыть.
«Хорошо бы управиться дня за три, – мечтал генерал. – Доклад на совете, потом пару дней пройтись по приёмным, попробовать выклянчить каких-нибудь денег в награду за Винцлау, а потом и уехать отсюда побыстрее». Но с самых первых его шагов по идеально убранному дворцу он понял, что придётся ему подождать. Уже въехав во двор, по количеству карет и людей воинских, всяких посетителей, по количеству слуг с лакеями в том числе, он стал думать, что герцога во дворце нет. И оказался прав. Офицер стражи у дверей сообщил ему, что его высочество отбыл в Хардтвальд и когда вернётся, офицеру было неизвестно.
Хардтвальд – любимое место, где Его Высочество предавался главному развлечению знати, охоте; по сути, то был большой охотничий парк с множеством охотничьих домиков и уютных лесных замков, и тянулся тот парк вдоль реки Марты на многие вёрсты. И ехать до парка, до главного замка, надобно было день, и то на хороших конях.
«Нет, не поеду, устал уже от дороги, живу в каретах и постоялых дворах, – решает для себя генерал. И думает, идя по коридорам дворца: - Вот в этом весь наш герцог, наш сеньор… Сначала торопит: езжай быстрее, дела не терпят; гонца с письмом шлёт, а потом вдруг стало его очаровательной фаворитке скучно, и он со всем двором отправляется на охоту».
Раздражение. Фон Готт и Кляйбер, видя настроение командира, ничего не говорят, идут сзади молча.
Ничего тут не попишешь, злиться нет смысла… Он поднимается на самый последний этаж; здесь почти нет людей, и лакеев мало, сюда редко кто забирается из придворных или просителей. Здесь почти всегда пустая приёмная его приятеля барона фон Виттернауфа, министра по тайным делам Его Высочества. Секретарь, конечно же, Волкова узнаёт, кланяется ему и сообщает:
- Господин министр отсутствует.
- Уехал с герцогом в Хардтвальд? – догадывается генерал.
- Нет, - отвечает секретарь, он юноша умный, куда уехал начальник, он не говорит, а лишь сообщает: – Господин барон обещал вернуться через два дня.
«Значит, где-то обделывает очередное дельце по поручению курфюрста. Жаль… Хоть было бы от кого новости узнать». Он заглянул в приёмную канцлера… Видно, тот тоже не уехал с курфюрстом – приёмная битком, аж дышать нечем, и генерал, быстро раскланявшись с парой знакомых, поспешил оттуда уйти. И тут, уже у главной лестницы дворца, стучат туфельки по мрамору ступеней, и его догоняет…
- Барон… Барон, подождите меня…
Ах, как она была хороша… развратна и привлекательна. Это была Амалия Цельвиг… Платье её по дворцовой моде было так открыто, что и руки, и грудь её были обнажены, а голову не покрывала и самая маленькая тряпица, словно она была юной девой, а не пожившей уже тридцатилетней женщиной. И ему, конечно, надо бы было держаться от столь раскованных особ подальше, особенно на людях, но генерал пренебрёг всякими приличиями и протянул к ней обе руки.
- Ах, дорогая моя, - он разглядел её получше и удивился: – Кажется, вы помолодели с последней нашей встречи.
- Я выхожу замуж, - сразу похвасталась придворная дама, поднимаясь на цыпочки и прижимаясь к его щеке своей щёчкой, - мой жених работает в казначействе. Ах, как хорошо, что мне о вас сообщили лакеи от входа. А то слухи о том, что вы приезжаете, ходят по замку уже неделю, а вас всё нет. Вас уже все заждались.
От неё пахло духами и чем-то таким, чем веет от легкомысленных дам, обитающих во дворце. Грудь красотки так близка, её соски под материей платья почти прикасаются
