Евгений Додолев - Александр Градский. The ГОЛОС, или «Насравший в вечность»
Кончаловский внимательно слушает. Я вижу, что он поражен: „Потрясающе! Как он выразителен!“
И Градский получает приглашение работать в фильме. Сначала в качестве певца, а еще через несколько дней – в качестве автора музыки. Это был беспрецедентный случай, ведь к тому времени он был студентом четвертого курса, причем не композиторского, а вокального факультета. Написанные им шесть песен и несколько оркестровых номеров оказались важными и для „изобразительного ряда“ картины. „Начиная работу, – вспоминает Михалков-Кончаловский, – я не думал, что у нас окажется столько музыки. Но в самом процессе работы появилось ощущение, что многие эпизоды должны решаться с помощью стихов, пения, танцев, то есть средствами мюзикла. И постепенно музыка стала играть настолько существенную роль, что некоторые эпизоды я снимал под заранее записанную музыкальную фонограмму, стремясь, чтобы ритм кадров точно совпадал с музыкальным ритмом. Песни в фильме – не просто вставные номера, останавливающие действие. Нет, это его поэтические переключения. Герои просто уже не могут иначе выразить свои чувства, слов (драма!) им мало, переполняющие их грудь эмоции требуют выхода в музыку (опера!)“».– Песня, – говорит Градский, – особый, удивительный жанр. Звукомир длиною в три минуты. За эти три минуты надо рассказать столько, сколько хороший писатель укладывает в толстый роман или акт драмы. И песня на это способна. И еще: сколь новым, современным ни был бы музыкальный язык, внутренней основой, стимулом и конечной целью песенного поиска является простота. Она для песни обязательна. То, что поет, к примеру, Чеслав Немен, это уже вокально-инструментальные симфонии… Но есть простота, которая хуже воровства. Нарочитость, подделка. «Запоет народ или не запоет народ?» – спрашивает автор, относя песню на грамстудию «Мелодия» или в радиопередачу «С добрым утром». И – отсекает все, что может помешать «народу» немедленно воспроизвести услышанную мелодию. Широкий диапазон? Сделаем его узким. Синкопы или фиоритуры? Выбросим их. Напев длинен – сделаем его из пяти-шести нот. Темп – ни медленно, ни быстро – средний! Вот так: все лишнее спилим, острые углы отшлифуем – потребляйте! Вместо того чтобы воспитывать публику, создается нечто «среднеарифметическое» – винегрет из расхожих музыкальных оборотов…
Все сказанное не означает вовсе, что я выступаю против легких песен. Нет, они тоже нужны в качестве музыки хорошего настроения, музыки для отдыха, точнее, музыки, которая не мешает отдыхать. Я все-таки предпочитаю писать такие песни, которые помешают вам есть суп или играть в шахматы, песни, которые надо слушать.
…И еще несколько слов о языке песен.
В чем основное противоречие между музыкальным и словесным интонированием современных эстрадных песен (речь идет прежде всего о средних и быстрых темпах)? Русские слова чаще всего многозвучны и многосложны, но с немногими ударениями. Мелодии же современных эстрадных песен ритмизированы, в них часто акцентированы все четыре доли четырехчетвертного такта… Попробуйте подставить сюда длинные слова – например, «замечательный пейзаж». Выйдет «зАме-чАтель-нЫй пей-зАж», и это «зА» и «нЫй» выглядит нарочитостью, нарушением языковой нормы. Но если найти слова короткие, например «Если тЫ менЯ унЁс», все встанет на свои места. Когда-то казалось, что русский язык совсем не подходит для песен такого рода – ритмизированных. Но это только на первый взгляд. Можно найти массу прекрасных стихов, легко укладывающихся в метроритмику рок-музыки. Особенно богатыми оказались для меня переводы Маршака (Бернс, Шекспир и др.), а также Пастернак, Асеев, Вознесенский, Казакова, Мандельштам, Окуджава, Гарсия Лорка, Кирсанов. Я не написал еще ни одной песни на пушкинские стихи, но уже «слышу» их музыкально… Просто надо искать. Поэзия, особенно русская поэзия, замечательно разнообразна.
Как показал телеопрос, имя Александра Борисовича народу хорошо знакомо, но при этом ни один из опрошенных не сумел вспомнить почти ничего из «творческого наследия». При этом все знали, что Градский – композитор & певец, и говорили о нем с большим уважением. Александр прокомментировал это обстоятельство так:
– Похоже, я стал «лейблом». И слава богу.
На вопрос, как ему это удалось, ответил не задумываясь:
– Народ меня назначил. «За душевные качества и за внутренний мир полюбил одноглазую боевой командир…» А если серьезно, то все это дань общественной ошибке. Общество ставит тебя в какие-то рамки, а потом выясняет, что ты или не соответствуешь этому выбору, или соответствуешь, и тогда оно не разочаровывается в тебе. Если совершать поступки, которые укладываются в твою общественную позицию и то, что общество думает о тебе, у тебя возникнет с ним альянс, ибо оно не ошибается в тебе (так оно считает), а тебя это устраивает.Сделав паузу на прикуривание десятой за трапезу сигареты, продолжает: – Так я стал композитором фильма. Но музыки мне показалось мало, и я стал править тексты. И поправил я стихи Булата Шалвовича Окуджавы. Это не улучшило наших отношений, понятное дело. Хотя на тот период никаких отношений вообще-то не было. Мы познакомились значительно позже. Окуджава обиделся на Кончаловского, который позволил все это проделать. Хотя и ко мне у него претензии были. Ну вы представляете: где-то были не его тексты, но было написано – Окуджава. Потом, за несколько лет до его смерти, мы помирились. Дело было на каком-то банкете, как это у нас водится. Мы с ним сидели рядом с одним политиком, очень известным. Демократическим таким. И политик как-то некрасиво ел курицу. Приличный человек, все нормально, но как-то вот не получалось у него с этим делом. И весь он был какой-то измазанный и как-то очень жадно ее ел… И вот я смотрел на него искоса и вдруг поймал взгляд Окуджавы, который тоже смотрел на него. Таким же точно взглядом, как и я. И мы переглянулись. И подтекст того, как мы переглянулись, был такой: как они вообще нами управляют? с курицей справиться не могут… И потом, когда этот политик отошел куда-то в сторону, Окуджава посмотрел на меня и сказал: «А чего ты ко мне не заезжаешь?» Так вот сразу! Взаимопонимание – штука тонкая. Я говорю: «Булат Шалвович, я думал, вы на меня сердитесь за то, что было в „Романсе“». Он говорит: «Да ладно! Давай заезжай на дачу!» Я сказал: «Да, да, конечно, заеду!» И не заехал. О чем, конечно, сожалею. Но у меня все время такие вещи случаются, о которых я потом жалею. Но почему я не поехал, я не знаю.
Помимо Окуджавы, тексты которого дерзко оттюнинговал Саша, в ленте звучат стихи Николая Глазкова и Натальи Кончаловской и прекрасный вокал Валентины Толкуновой и Зои Харабадзе.
* * *После окончания записи музыки к фильму, поздней весной 1974 года, композитор вместе с поэтессой Маргаритой Пушкиной принимается за «Стадион», который позиционирован как «эстрадно-песенная опера». Вдохновила его на эту работу публикация в «Иностранной литературе» об импровизированной тюрьме на стадионе чилийской столицы Сантьяго. Закончена работа в… 1985 году! Об этом ниже.
Градский. И друзья?
Градский не просто музыку сочиняет. Он творит Биографию. За это надо платить. Не бывает это безнаказанно. Валюта, которой проплачивается цельность, – астральное одиночество. У него есть поклонники. Родные есть. Приятелей достаточно. А вот друзей… друзей у людей такой масти не бывает. Сам он это про себя понимает.
– Есть знакомые, которых я очень давно знаю. И близкие знакомые, к которым я очень хорошо отношусь. Но друг… Наверное, мне это не дано. Может быть, потому, что я одинокий человек и люблю быть один.
В истории культуры всегда случались одиночки. Такие, которым не дано иметь последователей. Такие, которые как бы приходят ниоткуда. Такие, которые уходят в никуда. Это гонцы Вечности, сошедшие в нашу жизнь. Сошедшие, опередив свое время. Опередив и тем самым приговорив себя к творческой изоляции.
Градский 1975
В 1975 году Градский поступает в Московскую консерваторию в класс композиции Тихона Хренникова и записывает свою «визитную карточку» – «Как молоды мы были».
Градский в этом году работал параллельно над несколькими кинолентами, участвуя в проектах разных авторов: Геннадия Гладкова и Эдуарда Колмановского, Марка Минкова и Марка Фрадкина. Последняя работа для кино – запись музыки и «серьезной песни о войне» («Песня о маятнике») для фильма Михаила Пташука «Момент истины (В августе сорок четвертого)» по произведению Владимира Богомолова. В саундтреке расписаны – и расписаны гениально – три великолепные темы. В этой музыке есть все: мистика, suspense и, конечно же, волшебная энергетика Маэстро.
Аркадий Петров во втором номере популярного тогда журнала «Юность» опубликовал эссе «Метаморфозы Александра Градского»: «Широкому слушателю Александр Градский был до сих пор известен по радиопередачам – его песни „Синий лес“, „Испания“ и другие много раз звучали в программах радиостанции „Юность“ и побеждали в разных песенных радиоконкурсах. Слушатели немедленно отреагировали на появление в эфире нового голоса, сильного и звонкого, оценили песни, простые, не банальные, выгодно отличающиеся от „среднеарифметической“ песни, преобладающей в радиопотоке. А теперь на экраны вышел новый двухсерийный фильм с музыкой Градского, „Романс о влюбленных“, снятый 37-летним кинорежиссером Андреем Михалковым-Кончаловским. Уже само название фильма – грустное и слегка сентиментальное – музыкально; не рассказ, не повесть – романс!
