Евгений Додолев - Александр Градский. The ГОЛОС, или «Насравший в вечность»
– Как-то вы сказали, что будете выступать в опере в несколько необычном для себя качестве…
– Верно. Геннадий Николаевич Рождественский предложил мне участвовать в опере „Борис Годунов“, которую он собирается записывать на „Мелодии“. Петь партию Самозванца. Но я в свою очередь сделал ему контрпредложение – исполнить партию Юродивого.
Часто слушаю Шаляпина. И понимаю – вот настоящая опера. Ведь почему пустуют оперные театры на периферии, а столичные часто заполняются приезжими, которые идут отметиться в известном театре? Скучно и неинтересно в опере. Что может быть нового, скажем, в „Пиковой даме“? Сюжет известен.
Нужна, значит, убедительность режиссера и исполнителя, которые по-новому помогут зрителю прочесть слово этой оперы. А этого в театре сейчас нет. Артисты озабочены лишь тем, как поставить ноту, которая, кстати сказать, еще не всегда и звучит».
Градский 1987–1988. USA
Градский опубликовал в «Мелодии» отчет о самой значительной рок-тусовке прошедшего года:
«Как метко заметил художник-постановщик фестиваля Анатолий Исаенко, происходящее весьма напоминало полет на допотопном самолете (в отличие от „Рок-панорамы-86“, скорее напоминавшей хоть и роскошный, но все-таки велосипед…). Столь резкий скачок произошел благодаря поистине титанической работе, проведенной самими музыкантами, продюсерами и поэтами рока, а также упорству и благим намерениям Оргкомитета фестиваля, созданного тремя московскими организациями: горкомом ВЛКСМ, главкомом культуры и МГСПС.
Отдавая должное официальным работникам, рискнувшим в трудное для рок-музыки время организовать столь серьезную акцию, не могу не заметить, что перестраховка с их стороны все же имела место. Прежде всего – полное отсутствие рекламы, думается, намеренное, дабы не вызвать ажиотажа; причем даже непосредственно на Малой арене Лужников только на третий день появилось скромное объявление о том, что, дескать, идет фестиваль… По опыту своих выступлений знаю, что такие действия могут только отпугнуть зрителя (кстати, в первые дни так и произошло). Что же было на самих концертах? Несмотря на городской статус, фестиваль явился событием всесоюзного значения, ибо формально из Москвы было не более четверти всех участников, а география остальных оказалась чрезвычайно широкой: Украина, Латвия, Эстония, Литва, Казахстан, Армения, Ленинград, Свердловск, Тамбов, Йошкар-Ола, Рязань, Калуга, Орджоникидзе, Горький, Грозный, Махачкала…
Скажу откровенно, лично для меня музыкальных открытий не произошло. Думаю, в силу специфики моей деятельности. Все коллективы хорошо известны, репертуар был отобран Оргкомитетом, членом которого я был, так что удивиться было нечему, да и не эту цель все мы преследовали. Основной задачей фестиваля было сплочение музыкантов, поэтов и исполнителей рок-музыки, демонстрация достижений, уточнение проблем, но главное – общение. Кстати, последнее и не получилось в силу опять-таки излишней перестраховки по поводу возможных беспорядков. Сложнейшие системы контроля репертуара, организация охраны порядка, путаница с аккредитациями, каждая из которых (а они были аж разных цветов!) давала право прохода сквозь определенную дверь, а через другую дверь – нет, наконец, непонятная изоляция прессы от участников – все эти сложности в конечном счете испортили атмосферу праздника, и „Рок-панорама-87“ стала фестивалем деловым, будничным, похожим на отчетное собрание. Что ж, пусть так, зато, по общему мнению, ничего подобного – ни по свету, ни по звуку, ни по сценографии – в нашей стране не было. Беру на себя смелость утверждать, что хотя бы этот факт перечеркивает все указанные недостатки и превращает фестиваль в уникальное событие международного значения. Подтверждением моих слов может быть присутствие на каждом дне многих зарубежных специалистов жанра, телерепортеров ведущих компаний, аккредитация более чем четырехсот журналистов, советских и иностранных, подробное освещение работы «Рок-панорамы» в прессе (к сожалению, чаще в зарубежной), реакция на качество света и звука, которую трудно скрыть даже при наличии негативного отношения к недостаткам фестиваля.
К сожалению, еще один грустный факт: билеты (в который раз) распределялись по организациям и ведомствам – отсюда прохладное отношение части публики к происходящему, в то время как другая часть громогласно, и порой бестактно по отношению к участникам, требовала «металла», не понимая, что это встреча друзей, а не концерт «хеви» с какими-то там «вместе».
Грешно, конечно, высказывать претензии к аудитории, но, кажется мне, большая часть московской публики Дворцов спорта в силу разных причин полностью дезориентирована и не понимает, что рок-музыка невероятно разнообразное явление, в котором есть место и социально-философским стихам, проповедям-призывам, коммерческой (в хорошем смысле) лирике, музыкальному мастерству, просто песне под гитару и многому другому. Дешевая попытка некоторых музыкантов приписать себе и своему направлению в роке истинность, стремление обвинить всех других в соглашательстве, сколотив вокруг себя компанию „фанов“, смотрящих в рот своему кумиру, вызывает у меня просто смех, а то и раздражение, ибо людям давно, поющим и давно работающим известны мотивы подобных действий. Прежде всего неуверенность в том, что тебя примет публика таким, каким ты сам хочешь быть, – отсюда и спекуляция на своей „непонятости“ и элитарности, отсюда желание шокировать аудиторию или, как случилось на одном из концертов „Панорамы“, в случае неприятия ансамбля из принципа „достоять“ на сцене и „додавить“ зрителя, заставив его вежливо похлопать…
Я не хотел бы казаться диалектичным, но сами события каждого дня „Рок-панорамы“ подвигают к диалектике. Самодеятельные группы, все без исключения, выглядели интереснее в театральном, идейном и творческом отношении, но при этом чрезвычайно слабыми в музыкальной сфере. Профессионалы – наоборот: прекрасно пели и играли, зато были довольно скучны. Вот бы позаимствовать всем друг у друга то, чего каждому не хватает. Впрочем, для этого и „Рок-панорама“. Событиями фестиваля явились выступления свердловского „Наутилус Помпилиус“, ленинградской „АВИА“ и московской группы „Алиби“, которые покорили аудиторию своей непосредственностью и искренностью стихов, остротой социальной атаки и настоящей театральностью.
По общему мнению, удачным был день московской рок-лаборатории (к сожалению, без „Звуков МУ“); подтвердили свой класс солисты А. Барыкин, А. Алешин, А. Малинин, на высоте были группы „Ария“, „Круиз“, „Браво“ и „Черный кофе“.
В течение двух-трех месяцев предполагается выпустить на фирме „Мелодия“ пластинку „Рок-панорама-87“, смонтировать видеофильм о фестивале (съемка велась шестью телекамерами), организовать продажу изделий с рекламой фестиваля, фотопродукции, снять видеоклипы с участием лидеров „Панорамы“, переведя при этом все полученные средства на текущий счет Детского фонда. Наконец, учтя все недостатки организации, приступить к подготовке „Рок-панорамы-88“, намеченной на середину сентября будущего года».
* * *А в «Юности» Саша опубликовал своего рода некролог. О Башлачеве, который ушел из жизни. В одном из интервью Градский вспоминал:
«Он ничем не отличался от стилистики многих русских поэтов. Он хороший поэт, прекрасно знающий русскую речь. То, что ему понадобилось на гитаре себе аккомпанировать, что он никогда не умел делать, и музыка его ни в какие ворота не лезла и не может называться музыкой, – так это Сашины проблемы. В конце концов Есенин исполнял свои песни под гитару, Клюев – под гармошку, Рубцов – под баян. Многие стихи русских поэтов стали основами романсов. Это вполне нормально. Я тоже периодически занимаюсь тем, что пишу стихи и затем подбираю аккомпанемент. Одной из лучших своих песен я считаю вещь „Мне не сладок, не приятен дым сгоревшего Отечества“ и еще „Век поэтов мимолетен. Недолет, пролет, полет“. Это традиционная русская поэзия, не буду говорить о ее качестве, но суть в том, что музыка здесь играет роль нюанса.
При прочтении его стихи мне были более понятны, чем когда он их исполнял под гитару. Порой он так прикрикивал и верещал, что терялась половина слов и смысла. Я предложил ему поработать над аккомпанементом и артикуляцией, если он собирается исполнять свои песни и дальше. Мы просидели 4–5 часов, и встреча была действительно интересной, поскольку я даже забыл о том, что у жены в этот момент был отходняк после операции, связанной с близорукостью. Ей резали глаз, и я должен был ходить все время капать ей успокоительное. Обычно свои домашние обязанности я не забываю. Потом мы попрощались. Саша оставил мне подборку стихов с хорошей надписью и посетовал, что вот, дескать, выступаю то там, то здесь, а все никак не могу пробиться. На что я ему ответил: „Вам сколько? 23–24 года. Вы пробиваетесь пару лет. А мне уже 35, и я пробиваюсь почти двадцать. Так что наберитесь терпения. У вас еще есть лет десять“. На следующий день позвонил Троицкий и поинтересовался: „Ну, как тебе?“ Я сказал, что, по-моему, это талантливый человек и видно, что он тщательно работает над стихом. А что я мог еще сказать? Какую поддержку оказать? Устроить его на работу в филармонию? Вряд ли бы он согласился на это. Да, и у меня самого в тот год были страшные худсоветы. Троицкий оспорил мое утверждение о долгой работе Башлачева над стихами и воскликнул: „Да ты что?! Он их как Бог на душу положит выдает!“ Я рассмеялся: „Ну, тогда он просто гениальный парень!“ Вскоре это было подано как снисхождение мастера к будущему гению. Чушь какая-то! На самом деле все было не так, и вообще все разговоры начались после его смерти. В журнале „Юность“ работал мой друг Юра Зерчанинов, и я несколько раз упоминал ему о Башлачеве. Когда Саша погиб, мы решили опубликовать несколько его стихотворений. Я написал вступительную статью, даже не статью – строк двадцать. Но Троицкий считал себя главным „башлачевцем“ и, видимо, обиделся, что вступление доверили не ему. Хотя я не помню ни одного его материала о Башлачеве, пока тот был жив».
