Дитер Болен - Ничего кроме правды
Инкогнито
Через год, прямо как в футболе, состоялся ответный матч. Бракоразводная битва поутихла, вся грязь мало–помалу испарилась, и мы начали снова перезваниваться. Тайком, разумеется. К тому времени мы стали известнейшей чокнутой парой Германии. Инкогнито мы слетали на Майорку, Верона вылетела из Кёльна, я из Гамбурга. Мы встретились на хуторке Франка Эльстнера в горах Поленсы. Он пошёл нам навстречу: «Ясное дело, вы получите мой дом, там вас ни одна живая душа не увидит, это я обещаю». Верона была всё той же горячей Вероной. Нам повезло с погодой, мы хорошо развлеклись в постели, а Верона позаботилась о культурной программе: посреди одной из улиц Калла Ратьяго она разделась догола. Полюбоваться могли все желающие от страны айсбергов до Бермудского треугольника. И ни одного папарацци. Мы отправлялись купаться на пустынные пляжи, которыми изобиловала Майорка, и тут же отовсюду выскакивали папарацци, казалось, чья–то рука нажала кнопку «Пуск». И у этой ручки, как мне казалось, был накладной маникюр.
Мы купались в бассейне Франка, как вдруг Верона нагло спросила: «Дитер, не пожениться ли нам ещё раз?» В первую секунду я остолбенел, потом ахнул от восторга. Признаюсь, и меня терзала такая же идея, хотя бы меня и выставили ещё раз дураком. Если бы мы снова поженились, размышлял я, я бы навечно доказал, что Дитер Болен не такой подлец, как о нём трубили СМИ. Верона поручила своему югославу Алану нашептать на ушко репортёрам «Бильда» ценную новость: «Болен Фельдбуш — вторая свадьба!», за что удачливый репортёр получил 80 000 марок. А мы всё торчали в бассейне, и я провоцировал её: «А как мы поступим на этот раз, я имею в виду брачный договор?» У Вероны уже всё было продумано: «Смотри, мы напишем, что я получу пятьсот тысяч…» Со мной в тот миг приключилось дежа–вю: эта сумма, этот тон. Секундочку! — подумал я. Ты это уже где–то слышал!
«Пока, Верона, я ещё дам знать о себе!» — попрощался я. И полетел снова домой. Я не хотел пороть горячку, не хотел получить новый вариант первого брака, длившегося 100 дней, после которого я ещё 100 дней болел. Не прошло и 75 часов, как Верона оказалась на диване в гостиной на вилле Розенгартен: чёрный костюм, элегантность киллера, норка на плечах — она выглядела не как влюблённая женщина, а как бизнес–леди, которая пришла совершить сделку. И ничего типа: «Давай немного поласкаем друг друга!» Верона поставила вопрос ребром: «Дитер… мы должны решиться… эти люди из «Бунте», они меня уже достали, они хотят, чтобы мы им сейчас же сказали, женимся мы или нет. Итак, делаем мы это или нет? Я хочу позвонить им прямо сейчас». Я не хотел ни на что решаться, и Верона отвалила.
Через день газета «Бильд» кричала: «Дитер Болен спросил: ты хочешь выйти за меня замуж? — Верона ответила — нет».
И снова я был тупым Боленом, которому отказала Великая Верона Фельдбуш. Насколько же она, собственно, лжива? — думал я в последний раз. До сего дня мне пришлось выплатить за это дело 500 000 марок. Чего хватает, того хватает, иногда этого может быть даже слишком много — с того дня я не перемолвился с этой дамой ни единым словом.
17 ГЛАВА
Наддель Вторая или неряха–дурёха
«Давай больше никогда не расставаться» — сказал я Наде, едва Верона покинула виллу Розенгартен. Словами не выразить, как я нуждался в Наддель после разрыва с Вероной. Как был ей благодарен за то, что после моего фиаско с той женщиной Надя подняла мой дух. За то, что она вернулась ко мне, хоть я её и бросил.
Теперь кто–то мог бы подумать: о, как, должно быть, глупа и предана эта женщина, раз так быстро прощает! А если поставить вопрос так: а что, если Наддель просто было удобно вернуться ко мне? Никакой заботы о деньгах, снова рядом лошадки, снова всё, чего хочешь? Как старые поношенные тапочки, которые, по правде говоря, уже можно выкинуть, но ты всё равно носишь их, ведь они такие удобные.
Наша стратегия выживания вдвоём была следующей: мы старались не спорить много о том, что было. Мы просто выключили всё, что касалось этой женщины, и делали вид, будто её никогда и не существовало.
Но то, что в начале спасало, стало вскоре нашей проблемой: у нас не получалось взаправду начать все с начала. Мы больше не советовались, чтобы покончить с нашими конфликтами, как это было до Вероны. Вместо этого Наддель надевала свою ковбойскую шляпу, я брал свою, и мы вместе топали в сад, чтобы поухаживать за лошадьми. Мы бежали к привычкам, к самым любимым привычкам, которые придавали нам уверенности.
Но недаром говорится, что былая любовь не греет. Я могу это подтвердить. Наддель не говорила: «Знаешь, я откажусь от шампанского, буду заботиться о доме, сделаю его уютным для нас». Да и я не говорил: «Я никогда больше не уеду!» Позднее мы сошлись во мнениях, что это было нашей ошибкой, сходиться вторично. В принципе, сразу было ясно, что так не может длиться целую вечность.
«Послушай» — снова и снова говорила она о том, о чём мы за 7 лет ни разу не говорили — «я хотела бы выйти за тебя замуж и родить ребёнка». С каждым месяцем и с каждой газетной статьёй, которая в 2344 раз проваривала четырёхнедельный брак между мной и Вероной, Наддель становилась всё беспокойнее и несчастнее. Как будто она подцепила вирус, который намертво засел в её голове.
Но я с трудом мог представить себе брак и детей с Наддель. Она безудержно рыдает, если по телевизору Лэсси прищемит себе лапу. Но когда Марелин, моя маленькая принцесса, разбила себе колено и расплакалась, она даже не пошевелилась. «Иди к папе» — отвечала она — «он лучше, чем я, подует на твоё колено, чтобы оно не болело». Ни любви, ни искренности, ни нежности в обхождении с моими детьми. Для неё они были маленькими нервозными засранцами. По–моему, я ни разу не видел, чтобы она за всё это время хоть раз поцеловала их.
Когда я спрашивал: «Скажи, Наддель, почему ты не говоришь «добрый день!» моим детям?», она отвечала: «Они тоже не здороваются со мной!» Я сердился не на шутку: «Слушай, Надя, ты же взрослая, а они дети! Ты должна идти им навстречу! Откройся им, будь поласковей, поиграй с ними. Вот увидишь, ты покоришь их сердца» — «Гм, ну, если ты так думаешь…» — отвечала она. Не проходило и получаса, как снова затевалась ссора. «Ты мне не указ!» — кричал Марки. И Наддель бежала ко мне: «Видишь, я же говорила, твоя жена настраивает их против меня!»
Характерно, что Марелин, которая за все эти годы не знала ни одной другой моей подруги, после расставания не раз выпытывала: «Папа, скажи, а куда подевалась Наддель?»
Наддель становилась постепенно всё больше похожей на неряшливую бабу, она перестала следить за собой. Её волосы, издавна очень чувствительные и требующие постоянного ухода, теперь просто свисали. Впрочем, их состояние было на совести Реци Гомана, пресловутого визажиста, который, наращивая ей волосы, чуть не сжёг корни. И теперь её пряди были безвозвратно испорчены. Но это беспокоило Наддель не сильнее, чем её зубы, которые вследствие курения постепенно принимали карамельный оттенок. «Слушай, Наддель, надо что–то с этим делать» — давил я на неё — «Вот Томас Андерс отбелил себе зубы в Америке. Это круто выглядит!» — «Ну да, раз уж ты так думаешь…» — отвечала она. Но ей самой это и в голову бы не пришло. Ей было наплевать, какие у неё зубы, коричневые, зелёные или в полосочку.
Наши отношения впали в кому. Наддель занималась своими делами, я своими. Она выпивала, я вкалывал. И если бы я время от времени не поглядывал наискось на неё, мы бы до самой смерти жили в параллельных мирах. У двери мог звонить Курьер из UPS Sturm, принёсший важную посылку, а Наддель преспокойно сидела на диване. Звонок не пробуждал у неё никаких рефлексов, хоть бы за дверью стоял сам Папа Римский.
Если я в сердцах спрашивал: «Почему ты не открываешь?», она отвечала только: «Я же знала, что это не для меня». Я в бешенстве орал: «Тогда забери у меня сразу всё вместо того, чтобы сидеть на моей шее!» Она в ответ: «Да какое мне дело до твоих посылок?!» А я ревел: «В конце концов, мы живём здесь вместе! Ты не платишь за своё жильё!»
Мы до того доводили друг друга, что под конец слышалось только: «Тогда проваливай, ты мне больше не нужна!»
А она: «Да, ты мне, может быть, тоже!»
Я поискал утешения в поездках. Когда я возвращался поздней ночью домой, мы ссорились, как два берсерка. Хотя бы раз в месяц что–нибудь да разлеталось вдребезги. Я думаю, во всей вилле не осталось ни одной двери, которую Наддель не выбила бы ногой. Когда я — Эрику это тоже очень злило — пытался во время ссоры испариться, забаррикадироваться в спальне или в туалете, Наддель стояла перед дверью и орала: «Открой!» я орал в ответ: «Нет!», она снова: «Я считаю до трёх!», я в ответ: «Ты же не знаешь таких больших цифр!» А потом раздавалось «бум» и «хрясь» и ножка 42 размера пробивала дверь насквозь.
