Андрей Миронов и Я - Егорова Татьяна Николаевна
– Вы сумасшедший! – говорит ему Мария Владимировна.
– Да, сумасшедший! Но я построил театр имени Андрея и сделал вам гостиницу бесплатно, и завтраки, и обеды! – стал махать рукавами пиджака без кистей рук и выскочил вон. Потом вбежал и крикнул:
– Вам еще будет машина каждый день, в любую сторону, говорите только обо мне!
Мария Владимировна облюбовала себе кресло в углу, села, задумалась, а я пошла пока в другую комнату посмотреть, где мы будем спать. О боже! Две кровати рядом с тумбочками, будем спать как муж и жена. Вошла в гостиную, где, задумавшись, сидела Марья.
– Вы должны дать ему в морду! – приказным тоном сказала она мне.
– За что?
– Вы должны ему набить морду и должны с ним драться! Андрей бы дрался!
– Да это уж непременно! – сказала я. – Но тогда не будет открытия театра. Я знаю, что вам не понравилось – вас задели бесплатные обеды и завтраки! Платите! Только вам всей жизни не хватит расплатиться. Это же «Астория», здесь все на доллары. – И быстренько врубила ей ящик с мультфильмами. Там прыгали зайчики, белочки, грибочки. Она немедленно перестроилась с хулиганства на умиление.
«На Петроградской стороне, Большой проспект, дом 75/35, семнадцатого октября в 19 часов состоялось торжественное открытие театра „Театр русской антрепризы имени Андрея Миронова“. В воздух „бросала чепчики“ вся верхушка санкт-петербургского общества. В честь веселого, вдохновенного и на удивление родного всем артиста. Состоялся концерт. А перед началом действия в фойе – галерея портретов Андрея в ролях, аквариум с рыбами, в честь его знака зодиака, где безмятежно плавают его красивые „тезки“. Звонки к началу спектакля прозвучали фрагментами мелодии его песни, затем его вынимающий душу голос в шлягере „Падает снег“. Плакали все. По Андрюше. Потому, „что не может быть, что его нет“. В зале присутствовали два мэра города – Анатолий Собчак, предыдущий, и Владимир Яковлев, настоящий, которые с рвением помогли осуществлению этого события. На сцене блистательно выступали В. Ковель, Е. Лебедев, М. Козаков, В. Лановой, Л. Чурсина и много других известных артистов. Мария Владимировна Миронова с царственной осанкой, прекрасная 85-летняя дама, актриса, днем присутствовала при освящении театра отцом Вадимом, а вечером под замирающие звуки сердца, под звонкие хлопки всех присутствующих разрезала голубую ленточку перед входящим в историю Российского театра ее сына Андрея Миронова.
И наконец, Рудольф Фурманов – главный двигатель состоявшегося события. Свойство темперамента – холерик, даже слишком холерик, амплуа – антрепренер, гениальный организатор, друг (он проработал с Андреем двадцать лет). Что бы мы делали без таких, как он? Как выражается Мария Миронова: «Смотрели бы шалаш в Разливе».
Через год после смерти Андрея Фурманова посещает рыцарская и конструктивная мысль, и он создает труппу с названием «Театр русской антрепризы» имени Андрея Миронова. Но нет помещения, на культуру отпущено 0,3 процента бюджета, театры, библиотеки и другие очаги культуры закрываются и находятся в состоянии «мерзости запустения».
В санкт-петербургском архиве Фурманов откапывает документы, в которых удостоверяется, что дом на Большом проспекте до революции принадлежал деду Андрея. И отважный антрепренер на девять лет отправляется в «крестовый поход» сражаться за свою мечту.
Театр родился, и наконец-то у него появилась крыша – в добрый час!»
Эта заметка была напечатана сразу по приезде в Москву мной в Париже, в газете «Русская мысль». Но мы с Марьей пока в Петербурге. Городской сумасшедший Фурманов предоставил нам машину, и вот мы несемся с Марьей в Павловск. Она знает, что это ее последняя поездка. В Павловске оказался выходной день, но перед нами открылись двери, и мы в полном одиночестве с экскурсоводом Наташей проскользили по волшебным залам этого дворца.
Следующий день – Царское Село. К ней подходят люди, ее узнают все музейные работники. Кто-то ей целует руки, она резко их отдергивает и говорит: «Я же не священник!»
А вот на скамье сидит Пушкин, возле которого Андрей когда-то читал его стихи, взлетая в вихре желтых листьев.
– У вас есть какая-то семейная тайна, – говорит Марье одна тетка. – У вас только один сын? А дочери нет?
– Нет, только сын.
– А это кто с вами стоит рядом? Посмотрите, как похожа.
Марья смотрит на меня и заключает:
– Характер только другой!
«Слава богу», – думаю я.
Поздно вечером я ложусь спать на свою половину в белом халате, гостиничном, чтобы она меня не жучила, что я голая проститутка. Заснула. Просыпаюсь от какого-то странного звука, от громкого скреба. Тихонько подглядываю – где Марья? Она лежит на своей половине, возле нее горит настольная лампочка, и, выдвинув ящик из тумбочки, она скребет по его дну и незаметно подглядывает: как я буду реагировать?
– Мария Владимировна, что вы делаете? – говорю я, сдерживая гомерический хохот.
– Лампочку не могу выключить, – с беззащитными нотами в голосе говорит она.
– Таня! – вспоминает она, стоя на ступеньках Исаакия. – Здесь, на этих ступенях, мы с Менакером, Лидией Руслановой и Гаркави отмечали десятилетие нашей свадьбы. Накрыли белую скатерть из «Астории» и все остальное! Как я люблю этот город!
Приехала с гастролей из Израиля. Еле жива, но держится.
– Все города мира ничто рядом с Иерусалимом! Мне там устроили 85 лет! Ходила по розам, взошла на Голгофу, Господи, с моими-то ногами!
Привезла мне со святого места золотую мадонну на золотой цепочке, а себе – керамического, покрытого синей глазурью еврейчика, с огромными черными очами, со скрипкой в руках – шагаловский романтический персонаж.
– Это мой любимый еврейчик! – говорит Марья и сажает его рядом с собой в «книгах». – Это индивидуальная работа! Вы знаете, сколько он стоит? Состояние! Но когда я его увидела, не могла не купить! – И смотрит на него прямо со сладострастием.
Пауза.
– Вот, Таня, – говорит она скорбно, – проходят годы, а вместо них приходят мысли и люто меня терзают: какая я плохая мать… жена… Саше со мной было очень трудно… бабушка…
– Такие мысли к плохим людям не приходят, – успокаиваю я ее. – Это нормальное, здоровое состояние покаяния. Таких всего на свете двое и было – вы да Пушкин. Помните – «И с отвращением читая жизнь свою…»
– Таня, я серьезно: я для Андрюши так мало сделала… – Она намекает на все то, что она сделала для Андрюши, ей это необходимо как воздух, и я, уже в который раз, начинаю перечислять:
– Одна книга «Глазами друзей», вторая книга о творчестве Андрея Висловой, вы помните, сколько лет вы ее пробивали? Памятник на кладбище сделали? Сделали. Головку на Рахмановском…
– А ведь знаете, Таня, – говорит она, – когда я еду после спектакля, всегда прошу шофера проехать через Рахмановский переулок. Останавливаемся, и я кладу Андрюше цветы.
Через несколько дней звоню в дверь на Танеевых. Открывает Марья, и вместо лица я сразу вижу ее зад, а на мое бодрое «здрасьте» – немое «да пошли вы…». Раздеваюсь, чувствую атмосферу – накал, как в доменной печи. Крадусь на кухню – там стоит она и трагически смотрит в окно.
– Что случилось, Мария Владимировна?
Молчание. Ох уж эти мне семейные сцены! – думаю я, и иду в ванную мыть руки. Вхожу, а там! На краешке ванной сидит, вся сжавшись, Кузьма Федор Иванна. Она дрожит, на ней дрожат очки и стучат зубы.
– Да что случилось? – спрашиваю я. Она, заикаясь, рассказывает:
– Я ппппылесссоссила ииии еввввврейчика разбила вдребезги. Мннннне нннннечем ппплатить.
Я начинаю метаться из ванной в кухню, из кухни в ванную. Мария Владимировна отказывается поменять статичную позу и взгляд в окно на что-нибудь другое, а Кузьма Федор Иванна отказывается выйти из ванной. Я кручусь, как волчок, у меня 32 рацпредложения, и я кричу:
– Нет безвыходных ситуаций! В конце концов, я сама поеду в Израиль и куплю точно такого же синего еврейчика!
