Нам здесь не место - Санчес Дженни Торрес

— Он сможет ехать, — настаивает Пульга, как, бывало, в детстве уговаривал маму, когда ему чего-то хотелось. — А отдохнет прямо тут, пока мы будем ждать отхода поезда. — Он машет рукой в сторону стоящего на путях состава. — Нужно сесть на него, чтобы добраться… погоди… — Он рывком передвигает рюкзак вперед и роется там в поисках блокнота.

Парень смотрит на Пульгу долгим взглядом, а потом показывает на путь по соседству с тем, на который прибыл наш товарняк.

— Вам нужен поезд, который отправится с того пути, — произносит он. — Он пойдет в Матиас-Ромеро. Вот на него тебе и надо. — Парень вздыхает. — Просто держитесь всех остальных, пока не доберетесь до Лечерии, ясно? А потом придется решить, какой маршрут… ладно, парень, забудь. Неужели я вам все это объясняю? Вы могли бы сами сообразить, что такие вещи надо выяснять заранее.

— Я выяснял, — вспыхивает Пульга, поднимая вверх свой блокнот. — Я изучал карты и слушал рассказы.

Парень смеется.

— Стоп. Именно поэтому я не могу тебе помочь. Ты же понимаешь, что у вас ничего не получится, правда? В этот раз точно, даже с этими твоими заметками. С первой попытки никогда не выходит. Вначале приходится вляпываться во всякое дерьмо и делать кучу ошибок. А потом уже пробовать снова. Черт, парень, да у меня это уже четвертая попытка! И я чуть не умер в первых трех. Думаешь, я так старался, чтобы помочь тебе? Нет, это ради меня и моей девушки. Дошло? Ради того, чтобы мы с ней добрались в Штаты. Я не могу больше ни с кем нянчиться. — Он поворачивается к своей спутнице.

Ее глаза полны слез.

— Так, отлично, теперь вы ее расстроили, — качает головой парень и смотрит на нас. Потом переводит взгляд с Пульги на меня. — Слушай, дальше по этой дороге есть шелтер. Большинство людей о нем не знают, туда в основном идут те, кому приходится вернуться или кто не может сразу ехать дальше. — Он смотрит на нас. — Вам, пацаны, нужно передохнуть. Так что топайте вдоль путей, но держите глаза открытыми. Меньше чем через километр уввдите маленький голубой домик — там вам помогут. Впишетесь туда на несколько дней, потом вернетесь сюда и сядете на следующий поезд. Дошло? Ну и всё. Больше я ничем не могу вам помочь.

— Ну пожалуйста, парень! Пожалуйста… — просит Пульга.

Я смотрю в его умоляющее лицо и, клянусь, чувствую страх в его сердце. Его напугала прошлая ночь. Может, он боится, что мы умрем, если остановимся.

И возможно, он прав.

— Слушай внимательно, браток, и лучше просто поверь мне. Я предлагаю вам самый подходящий вариант. Пусть вашего hermanito, младшего брата, осмотрят и подлечат, о’кей?

Он поворачивается к нам спиной, берет за руку свою девушку и ведет ее к другому поезду на соседнем пути. На ходу она оглядывается, но парень не смотрит назад.

— Простите меня, — шепчет Чико, крепко зажмурившись. — Это я виноват. Простите…

Пульга мотает головой.

— Забудь, — говорит он, но голос у него напряженный, сердитый.

Чико начинает плакать, и я вижу, как Пульга крепче сжимает губы, будто боится, как бы с них не сорвались какие-то ужасные слова.

— Идем, — прошу я, ласково касаясь руки Чико. — Доберемся туда, где ты сможешь отдохнуть и прийти в себя, ладно?

Я веду его вдоль путей, но не туда, куда идут все остальные, а в противоположную сторону — назад. Больше никто не идет в этом направлении. Пульга каждые несколько шагов оглядывается, словно надеясь, что парень передумал. Он качает головой, наверное, думает, что мы совершаем какую-то страшную ошибку.

Наконец он подхватывает Чико с другой стороны и помогает мне его вести. Чико уже выглядит как полутруп, на него просто страшно смотреть. Его глаза кажутся пустыми. Мы, наверное, выглядим так, что все думают, будто мы сдались и возвращаемся к мамочкам.

— Все нормально? — спрашиваю я его.

Он кивает, потом, пошатнувшись, крепче сжимает голову.

— Мы скоро будем на месте, Чикито, — говорю я, а он внезапно сгибается пополам от рвотных позывов.

Я глажу его по спине, Пока он содрогается.

— Эй… эй, Чико. Все нормально. С тобой все будет хорошо, — бросается к нему Пульга.

Я стараюсь не поддаваться панике и твержу себе, что у Чико просто обезвоживание. Или из-за яркого солнца он все видит искаженным, и от этого его тошнит.

— С тобой все будет хорошо, — повторяет Пульга, пока мы помогаем ему выпрямиться и ведем к шелтеру.

— Не волнуйся, Чико, — говорю я, и на этом все слова у меня кончаются.

Шелтер не слишком далеко, но Чико с каждой секундой слабеет, и поэтому кажется, будто мы целую вечность бредем сквозь густые высохшие травы по изнурительной жаре. Мы замечаем дом только потому, что нам сказал о нем парень. Голубая краска выцвела, став практически белой, и здания почти не видно в высокой траве. Я начинаю сомневаться, есть ли там вообще кто-нибудь, и меня накрывает очередная волна паники.

Домишко выгладит так, будто вот-вот развалится, но когда мы подходим ближе, я замечаю, что перед ним сидит несколько человек. А потом оттуда, едва заметив нас, в нашу сторону со всех ног бросается какая-то женщина.

— Что случилось? — спрашивает она, окинув Чико взглядом.

— Он сильно ударился, когда прыгал с поезда, — говорю я.

Женщина осматривает Чико, словно пытаясь понять, все ли части тела у него на месте.

— Идемте. Его надо усадить.

Отодвинув нас с Пульгой в сторону, она уверенно подхватывает Чико и помогает ему проделать остаток пути.

В приюте женщина усаживает его, приносит всем нам воды и велит Чико пить медленно. Она задает ему простые вопросы — сколько лет, как зовут, откуда родом, — но он лишь смотрит ей в лицо и молчит.

— У него серьезное сотрясение мозга, — наконец говорит женщина. — Вы все должны пожить тут, дать ему время восстановиться.

— Долго? — быстро спрашивает Пульга.

— От сотрясений неделями поправляются. — Она вздыхает. — По правилам у нас можно жить три дня, но мы не будем обращать на это внимания, раз уж народу тут сейчас немного. — Она окидывает взглядом почти пустую комнату.

— Мы не можем ждать даже трех дней, — поворачивается ко мне Пульга. — Нам нужно двигаться дальше.

— Если вы не подождете, он еще больше растрясет свой мозг, — поясняет женщина. — И риск, что отек станет еще сильнее, тоже есть.

— У нас нет выбора, — говорю я Пульге. — В таком состоянии он не может никуда ехать.

— Я так устал… — шепчет Чико.

— Нужно немножко тут посидеть, поговорить со мной, — обращается к нему женщина. — А потом можно будет и поспать. О’кей, nino, малыш?

Чико кивает.

Женщина изучает нас с Пульгой. У нее лоснящееся лицо, круглые щеки, высокие скулы. От нее пахнет лосьоном «Пондз», и на мгновение я словно переношусь в спальню, которую делила с мамой с тех пор, как отец нас бросил. Я вижу, как перед сном она втирает этот лосьон себе в лицо, глядя в зеркало. «У нас все будет хорошо», — говорила она в первые ночи после его ухода, когда мы обе были напуганы и чувствовали себя сиротливо. Потом она залезала в постель, и пока я засыпала, чувствовала, как мамин запах обволакивал меня.

Женщина обращается к нам:

— Вы двое, добудьте себе чего-нибудь поесть. Кухня вон там. И ему тоже принесите. Только сперва вымойте руки.

Я слышу, как она разговаривает с Чико, добиваясь от него ответов. Потом, удовлетворившись, отводит его в комнату, чтобы он мог поспать. Мы с Пульгой едим хлеб, запивая «Гатбрейдом», но женщина вдобавок к этому разогревает бобы и плюхает их нам в тарелки.

Часть третья. El Viaje Путешествие-------------»

Она смотрит, как мы едим, как чешем головы, а потом говорит:

— Идите-ка сюда.

Достав из комода тонкую деревянную палочку, она водит ею в моих волосах, разбирая их на проборы и разглядывая.

— Я знаю, — сообщаю я ей, прежде чем она успевает что-то сказать. Я уже несколько дней подозреваю, что обзавелась вшами.

Она проверяет и голову Пульги, а потом вздыхает: