Жак Казот - INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков

Свод и стены были сплошь увешаны костями, позвонками, остовами и хребтами, иные из которых были человечьи, большая же часть — кости обезьян и свиней — животных, наиболее близких по своему строению к людям и служивших материалом для занятий Андреаса Везалия, — по сути дела, первого, кто сделал из анатомии настоящую науку, кто осмелился вскрывать трупы даже правоверных христиан и открыто их изучать. Это не то что было раньше, когда в 1315 году Мундин, болонский профессор, впервые выставил на обозрение три расчлененных человеческих скелета. Дерзкий вызов этот больше не повторился, церковь наложила на подобные опыты строжайший запрет, осудив их как святотатство. Сам Мундин, напуганный свежим еще указом Бонифация VII, не сумел воспользоваться данными собственных открытий. Соприкосновение с трупом и даже лицезрение его считалось у древних нечестивым, и никакие повторные очистительные омовения и иного рода церковные покаяния не могли его искупить. В средние века расчленение существа, созданного «по образу и подобию Божьему», почиталось кощунством, и преступника казнили на плахе.

— Чего вы от меня хотите, Везалий, зачем вы привели меня сюда? — твердила плачущая Мария. — Чего вы от меня хотите? Я не могу тут оставаться, я задыхаюсь от запаха всей этой гнили, отоприте и откройте дверь, выпустите меня, мне дурно!

— Какое мне до этого дело! Слушайте в свой черед: у вас было три любовника, не правда ли?

— Да, сеньор мой.

— Вы их поили моим вином, не правда ли?

— Да, сеньор мой.

— Так вот, вино это было с примесью; ваша дуэнья подливала в него зелья, опиума, и вам крепко спалось, и сон был глубокий, не правда ли?

— Да, сеньор мой, а когда я просыпалась, около меня никого не было.

— Никого, не правда ли?

— Да, сеньор мой, и я их больше никогда не видела.

— Никогда! Вот и хорошо! Подойдите-ка сюда!

И, схватив ее одной рукой, он поволок ее в глубь залы; там он отворил шкаф, где висел скелет, все сочленения которого были целы, белый, как слоновая кость.

— Узнаешь ты этого человека?

— Как! Эти кости?..

— Узнаешь ты эту куртку, этот бурый плащ?

— Да, сеньор мой, это плащ кавалера Альдерана!

— Вглядитесь-ка получше, сеньора, и постарайтесь узнать также и самого кавалера, носившего этот плащ, того, с кем вы так любезно танцевали на нашей свадьбе.

— Альдеран! — вскричала Мария так, что крик ее разбудил бы мертвого.

— По крайней мере, донья, вы видите, что все идет на пользу науке, — сказал он, повернувшись и холодно на нее глядя, — вы видите, наука вам премного обязана.

Потом, ухмыляясь, он подвел ее к чему-то вроде раки или клетки со стеклами, сквозь которые виден был на редкость хорошо сохранившийся человеческий скелет; места, где проходили артерии, были подцвечены красной жидкостью, а вены — синей; казалось, что остов весь окутан шелковой сетью; изучать его было удобно, сохранились даже кое-где клочья бороды и волос.

— А вот этот, донья, не припомните ли вы его? Поглядите-ка на красивую бороду и белокурые волосы.

— Фернандо!!! Вы его убили!..

— До сих пор, поелику еще не расчленяли живых людей, наука имела лишь смутное и неточное представление о кровообращении и о мышечной системе; но благодаря вам, сеньора, Везалию удалось сорвать с природы не один покров и приобрести бессмертную славу.

Схватив Марию за волосы, он подтащил ее к огромному ларю, крышку которого ему нелегко было поднять; он притянул несчастную ближе и заставил ее наклониться.

— На прощанье взгляните еще вот сюда! Это твой последний, не правда ли?

В ларе стояли банки, наполненные спиртом, в которых плавали куски трупа.

— Педро! Педро!.. И его вы убили!

— Да! И его!..

Со страшным стоном Мария рухнула на каменный пол.

На следующий день из ворот дома проследовала погребальная процессия. Могильщики, опускавшие гроб в склеп Санта-Мариа-ла-Майор, обратили внимание, что он был тяжел и гулок и что, когда его опускали, раздался стук, непохожий на стук тела.

А на следующую ночь сквозь просветы дверей можно было видеть, как Андреас Везалий в своей лаборатории расчленял на станке труп красивой женщины, чьи белокурые волосы ниспадали до самой земли.

При пышном мадридском дворе, наполненном всеми сокровищами Нового Света и могуществом своим превосходившем всю Европу, Андреас Везалий был прославлен, богат и чтим. Лавируя между инквизицией и Филиппом II, насколько то было возможно, он способствовал развитию анатомии, пока тяжкое обвинение не повергло его в ужасные бедствия.

Когда он публично производил вскрытие трупа одного дворянина, присутствовавшим показалось, что сердце вдруг забилось под скальпелем. Злопамятная инквизиция, обвинив ученого в человекоубийстве, потребовала его казни, и Филиппу II лишь с большим трудом удалось отстоять его жизнь и добиться замены казни паломничеством в Святую землю. Везалий отправился в Палестину вместе с Малатестой, главою венецианских войск.

…Избежав многих опасностей в этом многотрудном странствии, он на обратном пути был выброшен бурей на берега Занта, где и умер от голода 15 октября 1564 года.

Венецианская республика приглашала его в Падую, в университет, безвременно осиротевший в тот год после смерти его ученика Габриеля Фалоппия.

Если верить Бургаву и Альбину,{219} Андреас Везалий стал жертвой своих вечных насмешек над невежеством, облачением и нравами испанских монахов и инквизиции, которая с жадностью ухватилась за возможность избавиться от столь неугодного ей ученого.

Большая анатомия Андреаса Везалия «De corporis humani fabrica»[78] вышла в свет в Базеле в 1562 году, украшенная рисунками, приписываемыми его другу Тициану.

ТЕОФИЛЬ ГОТЬЕ

Один из наиболее представительных авторов позднего французского романтизма, Теофиль Готье (1811–1872) был также и крупнейшим мастером фантастического жанра. Его отличает, кроме широкой эрудиции, особо сгущенная «материальность» воссоздаваемого мира (особенно благодаря обилию живописных деталей и реминисценций, что связано с юношескими занятиями писателя живописью); это усиливает эффект вторжения потусторонних существ.

Онуфриус,

или

Удивительные злоключения, происшедшие с одним поклонником господина Гофмана{233}

Впервые напечатано в журнале «Франс литтерер» в августе 1832 года, а в следующем году включено писателем в сборник новелл «Младофранки» («Lesjeunes-France»), карикатурно изображавший друзей Готье — радикальных молодых романтиков из среды «Малого сенакля». С традициями экзотических имен, которые брали себе участники этого кружка (ср. Петруса Боре- ля), связано латинизированное имя главного героя новеллы; в первой журнальной публикации у него была и фамилия, дразнящая своей абсолютной непроизносимостью, — новелла называлась «Onuphrius Wphly».

Перевод, выполненный по изданию: Gautier Théophile. Recits fantastiques. Paris, Garnier- Flammarion, 1986, — печатается впервые. В примечаниях используются комментарии Марка Эжельденже к указанному изданию.

Считал, что тучи на небе — пузыри, а звезды — плошки.

«Динь-динь-динь!» Никакого ответа.

— Неужели его нет? — удивилась девушка.

Она снова потянула за шнурок колокольчика, но из квартиры не доносилось ни малейшего шума: никого не было дома.

— Странно! — Она прикусила губу и покраснела от досады, потом медленно, шаг за шагом, будто нехотя, спустилась по лестнице, оборачиваясь назад, чтобы не выпускать из виду злополучную дверь. — Никого.

Дойдя до перекрестка, она заметила вдалеке Онуфриуса. Он шагал с самым беззаботным видом по солнечной стороне улицы, то и дело останавливался, разглядывал дерущихся собак и играющих в лапту сорванцов, изучал надписи на стенах и вывески, — одним словом, вел себя как человек, у которого в запасе, по крайней мере, час свободного времени.

Столкнувшись с девушкой, он изумленно вытаращил на нее глаза — настолько неожиданной для него была эта встреча:

— Как, вы уже здесь?! Но который теперь час?

— «Уже»! Очень любезно с вашей стороны! Что касается времени, вы должны знать не хуже меня, что сейчас половина двенадцатого, — обиженно ответила девушка, взяв его под руку.

— Не может быть! — воскликнул Онуфриус. Я только что проходил мимо церкви Святого Павла,{220} и было всего лишь десять. Даю голову на отсечение, с тех пор не прошло и пяти минут! Готов спорить на что угодно!

— И проиграете: лучше не спорьте и пожалейте свою голову.

Но Онуфриус упорствовал. И поскольку церковь находилась в каких-нибудь пятидесяти шагах от дома, Джачинта,{221} чтобы убедить своего собеседника, отправилась туда вместе с ним. Онуфриус торжествовал. У самого портала Джачинта остановилась: