Полет сокола - Смит Уилбур
Невольников из каравана втаскивали на помост и срывали с них последние лохмотья, чтобы продемонстрировать телосложение. Время от времени кто‑нибудь из покупателей, словно цыган на ярмарке лошадей, подходил пощупать мышцы пленника или заставлял его открыть рот и показать зубы. Дав покупателям как следует ознакомиться с товаром, маленький португалец выступал на край помоста и начинал торг.
Люди вокруг называли его Афонсу и разговаривали с ним грубовато и шутливо, сохраняя при этом настороженную почтительность, что яснее ясного говорило о его здешней репутации.
Под началом Афонсу торговля шла быстро. Готтентоты, маленькие и тощие, с масляно‑желтой кожей и курносыми плоскими лицами, вызывали у покупателей мало интереса и продавались всего по несколько серебряных рупий за голову. Черные носильщики, рослые, мускулистые, окрепшие за несколько месяцев тяжелых переходов с грузом, удостаивались большего внимания. Наконец очередь дошла до старого Каранги. Дряхлый и беззубый, он с трудом забрался на помост, качаясь на журавлиных ногах и едва не падая под тяжестью цепей.
Раздался общий хохот, маленький португалец напрасно упрашивал хоть кого‑нибудь назначить цену, а затем пренебрежительно махнул рукой. Старика стащили с помоста и поволокли в темноту. Робин поняла, что сейчас произойдет, и, позабыв всякую осторожность, выкрикнула:
— Нет! Отпустите его!
Никто даже не взглянул в ее сторону, а человек, державший цепь, влепил Робин тяжелую пощечину. Она на миг ослепла, упав на колени в грязь, и сквозь звон в ушах услышала пистолетный выстрел.
Горько плачущую, ее подняли на ноги, выволокли в круг света и за цепь втащили на помост.
— Молодой и тощий, — сказал португалец, — но довольно светлый. Если отрезать яйца, сгодится в мальчики для оманских гаремов. Кто даст десять рупий?
— Дай‑ка поглядеть, — раздался голос из круга.
Афонсу повернулся к Робин, зацепил верхнюю пуговицу и разорвал фланелевую рубашку до пояса. Робин сжалась, согнулась пополам, пытаясь прикрыться, но человек, стоявший сзади, дернул за цепь и заставил ее выпрямиться — из разорванной рубашки выглянули острые груди. Толпа взволнованно загудела; зрители зашевелились, хищно переглядываясь.
Афонсу многозначительно тронул рукоятку одного из заткнутых за пояс пистолетов, и гул мгновенно стих. Толпа подалась назад.
— Десять рупий? — повторил он.
Из круга шагнул высокий стройный человек. Робин тотчас же узнала его. На голове покупателя красовалась лихо заломленная шляпа, под ее широкими полями курчавились густые черные волосы. Он улыбнулся, в свете пламени сверкнули белоснежные зубы. Лицо раскраснелось от возбуждения.
— Золото! — хрипло выкрикнул он. — Даю золотой мухур Ост‑Индской компании, и чума разрази того, кто побьет мою цену.
— Золотой мухур! — возвестил аукционист. — Мой брат Камачо Перейра ставит золотой мухур, и я желаю ему удачи. — Он хихикнул. — Ну же, кто помешает моему братцу Камачо позабавиться с этой девкой?
Один из покупателей хлопнул Камачо по спине:
— Боже мой, и горяч же ты! За такие деньги я бы на нее не полез.
Камачо хищно расхохотался и подошел к краю помоста. Приподняв шляпу, он прошептал:
— Долго же мне пришлось ждать…
Трясясь от ненависти, Робин отпрянула назад, насколько позволяла цепь.
— Ну, — взывал аукционист, — кто даст больше золотого мухура за сладкую…
— Она моя! — отрезал Камачо. — Кончай торг.
Афонсу Перейра поднял руку с молотком, когда из толпы вдруг раздалось:
— Даю двойного орла, сэр! Двадцать американских долларов золотом.
Негромкий голос был отчетливо слышен каждому из собравшихся на площади. Впрочем, такой голос донесся бы с юта до верхушки грот‑мачты при восьмибалльном шторме. Робин вздрогнула, не веря своим ушам, и резко повернулась, качнув цепями. Этот ленивый протяжный говор запомнился ей на всю жизнь. Человек ступил в освещенный круг, и все головы повернулись к нему.
Улыбка застыла на лице Афонсу.
— Объявляй цену! — потребовал новый покупатель, на голову возвышаясь над толпой. Рядом с ним окружающие казались низкорослыми бродягами.
Афонсу замялся и кивнул.
— Двадцать долларов золотом, — мрачно произнес он. — Капитан Мунго Сент‑Джон с клипера «Гурон» дает двойного орла.
От потрясения у Робин подкосились ноги, но стоявший сзади надсмотрщик снова дернул цепь и заставил ее стоять прямо. Камачо Перейра резко развернулся, окидывая американца свирепым взглядом. Мунго Сент‑Джон ответил вежливой снисходительной улыбкой. Никогда прежде он не казался Робин таким красивым и грозным. Отблески костра играли на темных волнистых волосах, глаза с желтыми искорками уверенно, не дрогнув, смотрели в искаженное яростью лицо Камачо.
— Тысяча рупий, Камачо, — небрежно произнес он. — Можешь дать больше?
Португалец, скрипнув зубами, повернулся к брату.
— Одолжишь?
— Я никогда не даю в долг, — с усмешкой известил его Афонсу.
— Даже брату? — не отставал Камачо.
— Брату тем более, — ответил Афонсу — Отступись от девки, получишь дюжину получше ее по полсотни рупий за голову.
— Мне нужна она. — Камачо снова обернулся к Мунго Сент‑Джону: — Отдай мне ее! Это дело чести, понимаешь?
Он снял шляпу и отшвырнул прочь, в толпу, пригладил густые черные кудри и вытянул руки в стороны, разминая пальцы, словно фокусник в цирке.
— Моя новая ставка, — зловеще произнес он, — золотой мухур плюс десять дюймов толедской стали! — Нож в руке португальца, казалось, возник из воздуха, нацелившись в живот Мунго Сент‑Джона. — Проваливай, янки, пока мне не досталась и женщина, и твой золотой орел!
Толпа кровожадно взвыла и быстро расступилась, окружив соперников. Покупатели расталкивали друг друга, пробираясь в первые ряды, и шумно переговаривались.
— Ставлю сто рупий, что Мачито выпустит ему кишки!
— Идет!
С лица Мунго Сент‑Джона не сходила улыбка. Глядя на португальца, он вытянул правую руку. Из публики вынырнула огромная, похожая на жабу фигура с круглой и лысой, как пушечное ядро, головой. Проворно, как змея, Типпу протиснулся вперед и вложил нож в руку капитану, потом развязал свой вышитый кушак и вручил ему. С застывшей улыбкой Мунго обмотал кушак вокруг левой руки.
Робин не могла отвести глаз от его лица, но капитан ни разу не взглянул в ее сторону.
В этот миг в нем было что‑то божественное. Суровые классические черты, широкие плечи под белоснежной рубашкой, тонкая талия, перетянутая широким кожаным ремнем, сильные стройные ноги в темных брюках — казалось, он сошел прямо с Олимпа. Робин готова была молиться на этого человека.
Камачо стянул куртку, обмотал левую руку и сделал пробный выпад — серебристая сталь со свистом мелькнула в воздухе, как крылья стрекозы. При каждом ударе португалец слегка сгибал и разгибал колени, разминая мышцы перед схваткой. Легко ступая по глинистой площадке, он шагнул вперед, стараясь отвлечь и напугать противника обманными движениями ножа.
Лицо Мунго Сент‑Джона стало суровым и внимательным, как у математика, размышляющего над сложной задачей. Нож он держал низко, за левой рукой, обмотанной кушаком, и проворно разворачивался, не давая противнику зайти сзади. Робин невольно вспомнила ночь, когда он танцевал на балу в адмиралтействе: такой же высокий и изящный, экономный в движениях, в совершенстве владеющий своим телом.
Зрители притихли и вытянули шеи, ожидая первой крови. Камачо сделал новый выпад, и толпа взревела, как публика на корриде, когда на арену врывается бык. Мунго Сент‑Джон, едва заметно шевельнув бедрами, ушел от удара и снова развернулся лицом к португальцу.
Камачо продолжал атаковать. Американец дважды без видимых усилий уклонялся от ударов, но каждый раз немного отступал и в конце концов оказался вплотную прижатым к первому ряду зрителей, словно боксер, загнанный в угол ринга. Пользуясь преимуществом, Камачо шагнул вперед, и в тот же миг, как по заказу, из толпы высунулась нога в грубом сапоге.
