Полет сокола - Смит Уилбур
Люди стояли слишком тесно, и никто не понял, кто это был, но подсечка сзади едва не сбила американца с ног. Чтобы не растянуться в грязи, Мунго неловко изогнулся, однако не успел он восстановить равновесие, как Камачо ударил его длинным блестящим клинком.
Робин вскрикнула. Хотя Мунго проворно отскочил, по белой рубашке расползлось алое пятно, словно роскошное бургундское вино по обеденной скатерти. Рука капитана дрогнула, нож упал в грязь.
Под яростный рев толпы португалец азартно рванулся вперед, как хорошо натасканный пес за подбитым фазаном. Сент‑Джон снова отскочил, зажимая рану и увертываясь от ножа противника. Новый удар Камачо пришелся по обмотанной кушаком левой руке. Лезвие рассекло вышитую ткань почти до самой кожи.
Перейра умело гнал американца к аукционному помосту. Почувствовав за спиной твердое дерево, Мунго вздрогнул, понимая, что попал в ловушку. Камачо ринулся на противника, целясь в живот, его губы хищно раздвинулись, показывая великолепные белые зубы. Капитан Сент‑Джон снова отразил нож защищенной рукой, а правой схватил нападавшего за запястье. Мужчины стояли вплотную, напирая друг на друга и покачиваясь взад‑вперед, их руки переплелись, как побеги лиан. От усилия из раны хлынула кровь, однако Мунго сумел постепенно развернуть руку португальца, так что острие ножа смотрело уже не в живот, а в ночное небо.
Американец твердо уперся ногами в землю и весь подобрался — его лицо потемнело, челюсти сжались, дыхание с хрипом вырывалось из груди. Рука Камачо медленно поддавалась, на лице отразился страх: теперь нож смотрел прямо на него. Оба противника не сводили глаз со сверкающего лезвия, напрягая все силы.
Острие ножа царапнуло грудь португальца, на коже показалась капелька крови.
Афонсу Перейра, стоявший на помосте рядом с Робин, украдкой потянул из‑за пояса пистолет, но не успела она вскрикнуть, как сзади мелькнула тень, и Афонсу уронил руку — над ним возвышалась огромная безволосая фигура, прижимая к виску португальца большой гладкоствольный пистолет. Покосившись снизу вверх на великана, Перейра судорожно вернул оружие за пояс. Робин по‑прежнему завороженно следила за схваткой, продолжавшейся у ее ног.
Лицо Сент‑Джона налилось кровью и потемнело, мышцы под тонкой рубашкой вздулись буграми. Упершись левой ногой в бревна помоста, он всей своей тяжестью налег на руку противника, сжимавшую нож, как матадор налегает на шпагу, вонзая ее в загривок быка. Камачо сопротивлялся еще миг, потом лезвие снова двинулось вперед и медленно, как питон, заглатывающий газель, вошло в тело. Рот португальца раскрылся в последнем отчаянном вопле, пальцы бессильно разжались, и клинок на всю длину погрузился ему в грудь с такой силой, что перекрестие рукояти с резким стуком ударилось о ребра.
Американец разжал руки и, чтобы не упасть, ухватился за край помоста. Тело Камачо рухнуло ничком в грязь.
Мунго Сент‑Джон поднял глаза и впервые взглянул на Робин.
— Ваш покорный слуга, мэм, — пробормотал он и покачнулся, падая на руки подоспевшему Типпу.
Вооруженные матросы с «Гурона» выстроились вокруг. Типпу возглавил отряд, освещая фонарем путь по темным закоулкам.
Мунго Сент‑Джон едва держался на ногах, ему помогал идти боцман Натаниэль. Робин наскоро перевязала рану полоской льняной ткани, оторванной от чьей‑то рубашки, а из остатков соорудила перевязь для правой руки.
Через мангровую рощу они вышли на берег, вдоль которого стояли бараки. Голые мачты и реи изящного клипера темным силуэтом вырисовывались на звездном небе. На палубе горели фонари и дежурили вахтенные. Типпу окликнул их, от борта тут же отчалил вельбот и быстро направился к берегу.
Мунго взобрался на корабль и со вздохом облегчения рухнул на койку в кормовой каюте, ту самую, которая так запомнилась Робин.
— Они забрали мой саквояж, — сказала она, отмывая руки в фарфоровом тазу, стоявшем у изголовья.
— Типпу! — Мунго взглянул на помощника. Тот коротко кивнул лысой, покрытой шрамами головой и исчез из каюты.
Мунго и Робин остались наедине. Осматривая рану при ярком свете фонаря, доктор старалась держаться отстраненно, с профессиональным безразличием.
Рана была узкой, но глубокой. Она начиналась прямо под ключицей и уходила в сторону плеча.
— Можете пошевелить пальцами? — спросила Робин.
Мунго поднял руку и погладил ее щеку.
— Да, запросто.
— Не надо, — слабо произнесла она.
— Вы больны. Такая худая, бледная…
— Ничего страшного. Опустите руку, пожалуйста.
Робин невыносимо стыдилась спутанных волос и заляпанной грязью одежды. Лицо ее пожелтело, под глазами растекались темные синяки.
— Лихорадка? — тихо спросил Мунго.
Она молча кивнула, продолжая заниматься раной.
— Странно, — промолвил он. — Из‑за болезни вы кажетесь такой молодой, такой хрупкой. — Он помолчал. — И такой прелестной.
— Я запрещаю вам так говорить, — неуверенно сказала Робин.
— Я обещал, что не забуду вас, — продолжил Сент‑Джон, — и не забыл.
— Если вы не прекратите, я сейчас же уйду.
— Вчера я увидел ваше лицо в свете костра и не мог поверить, что это вы. Наверное, нам было предначертано встретиться этой ночью, предначертано с самого рождения.
— Пожалуйста, — прошептала Робин.
— «Пожалуйста» — уже лучше, — улыбнулся он. — Теперь я замолчу.
Робин работала, а Мунго продолжал всматриваться в ее лицо. Он ни разу не вздрогнул, не скривился от боли. В корабельной аптечке, которая обнаружилась под койкой капитана, нашлось почти все необходимое.
— Вам нужно отдохнуть, — сказала Робин, закончив работу.
Мунго устало опустился на койку. Только теперь стало видно, что он страшно измучен, и Робин ощутила прилив благодарности, жалости и какого‑то другого чувства, которое, казалось, она давно сумела подавить.
— Вы спасли меня. — Не в силах больше смотреть на него, она опустила глаза, машинально перекладывая содержимое аптечки. — Я всегда буду вам за это благодарна, однако я ненавижу вас за то, что вы делаете.
— А что я делаю? — Он шутливо поднял брови.
— Покупаете рабов! — вспыхнула она. — Живых людей — так же, как только что купили меня.
— Да, но не за такую высокую цену, — согласился он и закрыл глаза. — По двадцать долларов золотом за голову — не слишком большая прибыль, уверяю вас.
Робин проснулась в крошечной каюте — той самой, в которой плыла через Атлантический океан, на той же узкой неудобной койке.
Это было похоже на возвращение домой. Первое, что она увидела, когда глаза привыкли к яркому солнечному свету, лившемуся сверху, был ее саквояж с медицинскими инструментами, остатками лекарств и личными вещами.
Накануне вечером Мунго куда‑то послал помощника. Видимо, ночью тот спустился на берег… Интересно, за какую цену или какими угрозами Типпу добыл чемоданчик?
Робин торопливо поднялась с койки, спеша избавиться от грязи. Эмалированный кувшин был полон свежей воды. Доктор с наслаждением вымылась, расчесала спутанные волосы и вытащила из саквояжа поношенное, но чистое платье. Робин торопливо вышла из каюты и направилась к капитану. Если Типпу сумел раздобыть ее вещи, он мог найти и людей — готтентотов и носильщиков, проданных с аукциона.
Койка Мунго была пуста, в углу каюты валялся жилет и скомканная рубашка в пятнах крови. Робин поспешно поднялась на палубу. Муссон прекратился лишь на время — над горизонтом клубились грозовые тучи.
«Гурон» стоял посреди широкого устья реки, оба берега которой заросли манграми. Песчаной отмели и открытого моря не было видно, отлив шелестел по корпусу корабля и уже наполовину обнажил низкие илистые берега.
На рейде стояли и другие суда, в основном большие лодки с парусной оснасткой, как у дхоу, на которых арабы обычно вели прибрежную торговлю. В полумиле ниже по течению стоял на якоре еще один корабль с европейской оснасткой под бразильским флагом. На судне лязгнул кабестан, матросы полезли по вантам и облепили реи. Корабль собирался в путь. Внезапно Робин поняла, что суматоха царит везде. От берега к стоящим на якоре дхоу усердно гребли небольшие шлюпки, и даже на юте «Гурона» столпилась кучка людей.
