Redrum 2016 - Александр Александрович Матюхин
Он резал без анестезии. Всегда. Мы не стали исключением, и спасло меня лишь то, что брат оказался первым.
— Что он сделал с вами?
— Смотрите сами.
Рейб приподнял левый рукав пиджака, и Малик едва удержался от крика. Кисть старика, словно у монстра Франкенштейна из старой страшилки, была прошита грубыми потемневшими от времени хирургическими нитками. Рейб повернул руку, продемонстрировав журналисту три металлические скобы, торчавшие из кожи подобно вздувшимся венам.
— Он хотел проверить, приживутся ли у близнецов чужие части тела. Кисти моих рук — Давидовы. Поэтому и картины писаны не мной.
— Но и не Давидом же? Он ведь умер в ходе эксперимента, я вас правильно понял?
— О да. А я выжил. Более того, я оказался способен шевелить пальцами и даже брать какие-то предметы. Ангел Смерти счел меня любопытным экземпляром и распорядился переселить в отдельную камеру, где он мог бы наблюдать за мной. Там я и пробыл до освобождения.
— Все же я хотел бы вернуться к картинам, — сказал Малик. — Почему вы не считаете себя их автором?
— Давид всегда был талантливее меня. Он писал очень неплохие пейзажи и натюрморты. Всегда с натуры. С фантазией у него не очень было. Это меня и пугает.
Так…
Малик почувствовал, как к горлу подступает комок…
— Не хотите ли вы сказать, что…
— Именно так, мсье Санди. Иногда я чувствую неодолимый зуд в своих изрубленных руках. И тогда я готовлю очередной холст, краски и позволяю брату творить. И знаете, что самое страшное? То, что я знаю — все, что рисует брат, он видит воочию. С фантазией, как я уже говорил, у него беда.
— Вы понимаете, насколько невероятно это звучит?
— Не верить — ваше право. Но вы не сможете мне не поверить, ведь вы уже видели полотна брата. Мысль о том, что это не задумка хитроумного художника и не бред сумасшедшего, не даст вам покоя. Вы видели, как Давид шаг за шагом пытается рассказать, что он видит там… где находится. И вы поверите, что это правда.
И Малик кивнул.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
— Знаешь, я решил не публиковать статью, — сказал Малик. — Прости.
— Почему? — Мерк подошел к последнему из полотен. — Эта выставка побьет все рекорды. Обещаю. А тебе выпадет честь первым заявить о ней миру.
— Я знаю, знаю. Просто… Пусть мир думает, что картины написаны выжившим из ума стариком. Так будет лучше для всех.
— Как скажешь, друг мой, как скажешь.
Малик залпом осушил последний бокал и встал рядом с Мерком. Они смотрели на тонущих в огненном хаосе грешников, и каждый видел свое.
Малик видел неизбежность.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Денис Назаров
Труба
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Пашкина сигарета источала вонючий дым. Старый фонарик отчима, взятый без спросу, барахлил. Слабый луч мигал, порой пропадая совсем. Чтобы вернуть фонарь к жизни, приходилось стучать трещавшим корпусом по ладони, отчего она пульсировала тупой болью. В подвале стояла невыносимая жара и какая-то неясная, сладковато-смрадная вонь. Казалось, тепло, идущее от старых труб, тоже имеет свой запах — тухлый и металлический. Я расстегнул пуховик, стянул шапку и, вытерев выступивший на лбу пот, убрал её в карман.
Почему-то никто, кроме меня, не додумался взять фонарик. То ли Пашка и Макс знали все закоулки этого лабиринта и каждую, внезапно возникающую на пути трубу, то ли их глаза из-за частых походов в подвал настолько привыкли к темноте, что им хватало и слабого света, проникающего из квадратных окон. Я же то и дело задевал трубы, запинался о неизвестно откуда взявшиеся тут крупные камни и разный мусор. В общем, шумел больше всех, за что был удостоен недовольным цыканьем Макса и требованием вести себя тише, иначе какой-нибудь сосед с первого этажа припрется и прогонит нас. Впрочем, сам Макс не следовал этому правилу и довольно громко болтал с Пашкой. В разговор их я не встревал и не слушал, занятый мыслями о будущих каникулах и страхом перед окружающей темнотой.
Макс, идущий первым, выдал какую-то шутку, потому что Пашка громко заржал. Сказанного я не разобрал, но тоже хихикнул. На самом деле, мне было не смешно — скорее, жутко, но ведь не показывать трусость перед старшими ребятами. Я бы навсегда остался в их глазах нытиком и маменькиным сынком. И уж точно никогда больше они бы не позвали меня в каморку. Пашка упоминал, что у них еще есть потайное местечко на чердаке, правда, оттуда чаще выгоняли, потому что любой шум слышен на верхних этажах.
Я старался не отставать, хотя казалось, что ребята идут все быстрее, ловко огибая трубы с оборванной и свисающей, подобно паутине, теплоизоляцией. Когда мы добрались до поворота, ребята свернули направо. Я потерял их из виду, и неприятная дрожь пробежала по спине. Позади послышался тихий шорох, хотя, возможно, я его выдумал. И все же бросился бежать… Как назло, фонарь внезапно погас. Я принялся яростно колотить им по ладони, не заметив возникшую перед самым лицом трубу.
На мгновение темнота вспыхнула искрами в глазах. Было больно, очень больно. Я застонал и услышал шаги: кто-то из парней возвращался.
— Эй! — крикнул Пашка. — Нам свет нужен!
Услышав мой стон, он хихикнул.
— Об трубу долбанулся, что ли?
— Даа, — протянул я.
— Догоняй давай, мы уже пришли.
Когда я, наконец, включил фонарик и поднял глаза, Пашки уже не было. Нарождающаяся на лбу шишка пульсировала. Я четко ощутил, как она увеличивается, но больше всего меня волновала не боль, а то, как я буду объяснять отчиму свою травму. Боюсь, легко не отделаюсь: вторая шишка или выкрученное ухо мне обеспечены. «За все надо платить» — как любит говорить отчим.
Но какое б наказание он не придумал, ему ни за что не узнать, что я был в подвале. Если заикнусь об этом, тогда точно запрет дома на все каникулы. Да еще и со школы будет встречать, как первоклашку. И делать он это будет вовсе не из-за беспокойства обо мне, скорее, из желания показать свое превосходство. Вот уж где мои школьные злопыхатели по-настоящему оторвутся. Ну, уж нет! Такого я не допущу. Лучше скажу, что подрался. Конечно, наказания не избежать и в этом случае, но, по крайней мере, язык силы отчим понимает, а если узнает, что я дал сдачи, не будет так строг. По крайней мере, хотелось в
