Redrum 2016 - Александр Александрович Матюхин
Порядок, дружище. Ordnung.
Им не нужно ничего, кроме пресловутого порядка.
Гюнтера Мерка Малик знал уже восемь лет. За это время Мерк из организатора подпольных выставок превратился в видного коллекционера и знатока живописи, пересел с «Фольксвагена» на «Ламборгини» и сменил трех жен. Не изменилось лишь одно: Мерк оставался таким же влюбленным в искусство идеалистом и искателем, каким Малик его впервые увидел.
— Давно не виделись, старик, — Малик пожал протянутую руку.
— Непростительно давно для таких преданных друзей.
— Выпьем после закрытия?
— Если к тому времени я еще буду стоять на ногах, — усмехнулся Мерк. — Администратор этого зала совершенно не умеет выбирать шампанское. Бьет по мозгам почище шнапса.
— Оценим. Ты всегда был довольно слаб по части выпивки.
— Да, твоя правда.
Они прошли длинным темным коридором. Светильники, выполненные в виде факелов, выхватывали из мрака странные ломаные узоры на стенах. Под ногами убаюкивающе шуршал кроваво-красный ковер.
— Ну и атмосферку ты здесь навел!
— Это, так сказать, прелюдия, — пояснил Мерк. — Сами картины, они… Черт, как бы тебе пояснить? Значительно более экстравагантны, чем всё, что ты видел.
— Разве можно переплюнуть прошлогоднюю дамочку, рисующую иконы менструальной кровью?
— Забудь о ней. Она просто дура, помешавшаяся на феминизме. Дед, написавший то, что ждет тебя в зале, настоящий гений. Тоже псих, но гений. Такая экспрессия, такие цвета!
— Дед?
— Замечательная личность. Пережил Освенцим, после войны продал всё, чем от него откупилось государство, и исчез. Я нашел его в Венесуэле, на какой-то задрипанной вилле. Весь чердак был уставлен картинами, и все, как одна, — шедевры. Еще месяца три я уговаривал его дать разрешение на выставку. Успешно, как видишь.
— Сам он здесь? Интервью всегда покупают лучше, чем простой репортаж.
— А как же, — оскорбился Мерк. — Ждет тебя.
— Но сначала я должен ознакомиться с картинами. Он подождет еще немного?
— Старость обычно подразумевает ожидание, — философски заметил коллекционер. — Выставка к твоему полному распоряжению. Не налегай на шампанское.
С этими словами Мерк отворил перед Маликом дверь, и она вывела друзей в гигантский выставочный зал. Света здесь было не больше, чем в коридоре: яркими пятнами выглядели лишь лампы, направленные на многочисленные картины. Гости в костюмах и дамы в длинных вечерних туалетах скользили среди полотен изысканными красно-черными тенями, и Малик ощутил неловкость за свой мешковатый свитер, старые джинсы и даже за фотоаппарат, болтавшийся на груди. Всё это смотрелось здесь чужеродно и нелепо. Но одеваться по-другому Малик не привык.
Первое впечатление — самое правильное, дружище. За кого тебя примут в этом королевском зале? Как и положено — за свободолюбивого журналиста? Или за давнишнего друга, которого не забыли из одной лишь жалости, очередную прихоть Гюнтера Мерка?
— Оставляю тебя, — слегка виновато сказал Мерк. — Увидимся позднее. Если не найдешь меня, иди сразу к старику. Он ждет в комнате администратора.
— Заметано, — Малик прислонил к уху большой палец. — Не забудь позвонить, когда освободишься.
— Так точно, сэр! — шутливо отдал честь коллекционер.
Малик поставил в угол треногу и подошел к первому полотну. Заключенное в лишенную украшений раму, оно являло собой дикое смешение желтых, оранжевых и красных всполохов. «Без названия. 1949 г.», — прочитал журналист. Ничего гениального.
Он перешел к следующей картине, которая являла собой практически точную копию первой. «Без названия. 1949 г.»
Следующая. Все те же огненные штрихи. «Без названия. 1949 г.»
— Что за дерьмо? — вполголоса пробормотал Малик.
Он вернулся к предыдущей картине, затем к первой и попытался найти между ними различия. Кроме нескольких мазков, ничего. Тогда Малик пошел дальше. Следующие пять полотен оказались все так же похожи на первые три, а дата создания сдвинулась на один год. 1950. Ровно сорок лет назад.
Творений гения журналист по-прежнему не видел, но не мог же Гюнтер Мерк так жестоко поиздеваться над своими гостями и представить их вниманию кучу работ спятившего старика, научившегося раз за разом повторять одни и те же незамысловатые узоры? Малик быстрым шагом миновал картины 1950, 1951 и 1952 годов, которые все так же пестрили широкими огненными штрихами, и… замер.
Раздался звон бьющегося бокала. Вздрогнув, Малик обернулся на звук. В другом конце зала на полу лежала женщина. Потеряла сознание? Журналист хотел было броситься к упавшей в обморок, но тут его взгляд зацепился за картину.
Психоделические всполохи никуда не исчезли, но теперь среди них отчетливо виднелись черные фигуры, напоминавшие буквы какого-то дьявольского алфавита. Забыв про женщину, Малик принялся изучать полотно. Шедевром здесь по-прежнему не пахло, но новые элементы определенно прибавляли художнику вистов. Облеченные в пламя фигуры смотрелись одновременно и тревожно, и интригующе. Журналист поймал себя на мысли, что хочет посмотреть, как этот мотив разовьется в дальнейшем. Он посмотрел на год создания полотна. 1953.
Чем дальше он шел, тем больше начинал убеждаться в правоте Мерка. С каждым новым полотном художник привносил в свой неизменный сюжет все больше и больше подробностей. Черные фигуры приняли очертания мечущихся в огне людей. Обнаженные, лишенные волос, они тянули тощие руки к безжалостным рыжим небесам, разевали в воплях агонии неестественно широкие рты, корчились и извивались.
Словно клубок червей.
Поравнявшись возле одной из картин с пожилой парой, Малик заметил, что лоб мужчины покрыт испариной, а женщина дрожит.
— Вам нехорошо?
— Ich verstehe Sie nicht.[1]
— Проклятье, — буркнул Малик. — Слушайте, вам плохо? Вам нужно выйти. Out. Понимаете?
Немец поднял руки, показывая, что по-прежнему не улавливает суть слов Малика. Его жена попыталась улыбнуться, но улыбка вышла настолько вымученной и слабой, что журналист понял: несчастная близка к тому, чтобы тоже хлопнуться в обморок.
Малик ткнул пальцем в сторону выхода, затем провел рукой по лбу. Мужчина повторил его жест и с удивлением уставился на капельки влаги, оставшиеся на ладони.
— Danke.
Проводив пару до дверей, Малик поднял свою треногу, установил фотоаппарат и сделал несколько снимков. Две картины — ту, у которой упала женщина и ту, которая стала последней каплей для перепуганной четы, он запечатлел по три раза — с разных ракурсов. Наконец, удовлетворившись количеством снимков, он приступил к осмотру последней четверти работ безумного художника.
Все они по-прежнему не носили названий, а даты создания перевалили за 1980 год. За спинами изломанных в дьявольском танце
