Redrum 2015 - Валерий Тищенко
Он поцеловал её в висок, чувствуя губами, как между черепом и кожей пульсирует венка.
Александр поразился исполинскому размеру земли, пущенной под пшеницу. В военное время даже крохотный хлебородный клочок мог считаться роскошью.
Вечером выявилась странная особенность. В почве, кроме ровных, один к одному, колосьев, не было иной растительности. Между стеблями прослеживалось единое расстояние — примерно дюйм. Можно было поклясться, что и зёрен везде поровну.
Могло ли это быть природным стремлением к идеальности?
— Погаси фары, — Рахиль предостерегающе коснулась мужниного плеча.
— Ты заметила? Тут ничего нет. Мошки, и птиц, что ею питаются. Может, это химикаты, чтобы пшеница росла как с картинки? Если хлеб отпугивает живность, то чёрта с два я буду его есть. Впрочем, скоро всем придётся не доесть не только хлеба. — Александр горько усмехнулся. — Боишься, что сверху нас заметят?
Она неопределённо кивнула. Поле погрузилось во мглу. Вскоре прозвучало тревожное:
— Поедем обратно? Сейчас.
— Что происходит? — Преодолевая сопротивление, Александр обнял жену.
— Мне не нравится это место. Оно плохое. Ты не поймёшь… — Рахиль зажмурилась. — Оно шелестит. Это так противно.
Она сорвала пучок колосьев.
— Это настоящее? Ты видел пшеницу? Она другая! Не такая, как…. Как эта. — Она с ненавистью швырнула добычу. — Вот… ужалила меня.
Рахиль засмеялась, но от её смеха по коже бежал озноб. По ладони текла тёмная струйка.
Он зарылся лицом в её волосы.
— Мы поедем завтра. Угробим бензин, но поедем. А сейчас нужно поспать. — Он не упомянул, что догнать её семью, находившуюся в эвакуации, будет невозможно.
Рахиль настояла, чтобы машина была заперта.
Вскоре Александр пробудился из-за странного чувства. Судя по всему, жена не сомкнула глаз, по-кошачьи поблескивающих в лунном свете.
— Что случилось?
— Варда, Варда, Варда… — слетало с ее губ. Он испугался припадка. У Рахили не было эпилепсии, но кто знает…
Он опустил стекло, впуская прохладу.
— Закрой! Сейчас же! — Жена встрепенулась.
Александр смочил её лицо водой, и лишь тогда в карих глазах появилось что-то осмысленное.
— Поедем отсюда. Разворачивайся! — Он подчинился. Что-то, чего она испугалась, вдруг всколыхнуло в нем оторопь.
Пшеница шелестела чересчур громко и размеренно. Словно не ветер двигал колосья, а они сами, по велению чего-то тёмного, скрывающегося в душной ночи, толкались туда-сюда.
— Что такое Варда? — Александр взглянул на жену. Она уснула. Или делала вид, потому что веки подрагивали.
Шух-шух-шух…
Он тоже стал замечать.
К полудню в ход пошла канистра с бензином. Александр понял, что обратно они проехали почти столько же, но асфальт впереди так и не замаячил.
Жена отказывалась от воды и хлеба с сыром.
— Ты что-то увидела там? — Александр спросил напрямую. Она молчала. — Да сколько можно! Что я сделал не так!?
Рахиль разомкнула губы.
— Это плохой путь. И пшеница — не пшеница вовсе. Я не знаю… Зачем ты сюда свернул!?
— Она с ненавистью смотрела на мужа. — Да, видела!
— Что? — От жары и запаха бензина закипала злость.
Она отвернулась, но супруг был неумолим.
— Что такое Варда?
— Откуда ты знаешь это имя?
— Значит, имя. Чьё? — На самом деле знать не хотелось. Самым сильным желанием было окатиться водой, смыть слой пота и усталости.
Молчание.
— Ты видела это там? Когда мы развернулись? — Он знал, что не добьётся ответа.
Когда бензин иссяк, машина давно пересекла точку, откуда должно было начаться поле. Вместо дороги до горизонта простирались пшеничные волны.
Путь продолжили пешком.
— Моя сестра… — Рахиль заговорила к вечеру.
Александр протянул ей ополовиненную флягу.
— Почему я не знаю? — Расстелив для жены пиджак, он устроился рядом.
— Никто не знает. Мы никому не говорим. — Рахиль запнулась. — С тех пор, как зашли в колосья.
Отчего-то факт, что у жены фрагмент жизни оказался связан с пшеницей, не стал для Александра открытием.
— Отец владел полем. Поэтому дома всегда был хлеб, который мама пекла по-особому. Казалось, внутрь она кладет кусочек солнца, и это оно, а не печной огонь, делает мякиш лёгким, а горбушку румяной и ломкой.
Рахиль передёрнула плечами.
— В августе, в пору урожая, мы помогали папе. Там, где поле упиралось в яблоневую посадку, стоял дощатик — двухэтажный сарай, полный сквозняков. Пока шла жатва, все жили там.
Она вымученно улыбнулась.
— Ночами мы с Вардой убегали. Для девочек семи и десяти лет нет лучше занятия, чем прыгать по колосьям, вытаптывая замысловатые фигуры. В такие ночи воздух можно пить как вино, а пшеницу жевать прямо с колосков — на языке она вкуснее свежего каравая. Бабуля удивлялась: кто же это вытоптал? Уж не полевые ли духи наведались? А мы хихикали и тыкали друг друга кулачками. Это так волшебно: хранить тайну, которая известна лишь двоим.
— Та пшеница, была… такой? — Александр не смог подобрать слово.
— Нет. ТАКУЮ пшеницу мы познали лишь раз. Она ПРОСТО ПОЯВИЛАСЬ, когда звёзды падали горстями, сгорая так быстро, что никто не успел бы загадать желание. Увидев огромное поле, я обрадовалась. У нас стало так много хлеба, что можно продавать, и на выручку покупать всё-всё-всё. Варда смеялась. Она целовала моё лицо и тянула за руки. В колосья…
Мы не боялись. Там не было дороги, но бежать босиком было не страшно, потому что в этой пшенице не бывает сорных трав. И змей. И насекомых. Здесь никого нет. Но это лишь кажется…
Александр поёжился.
— Глупо было ночевать там, но мы ушли далеко, а проснулись, когда солнце почти доползло к зениту. Пшеница шелестела. Ты заметил, как она колышется? Словно соблюдая закономерность. Это напоминает ритуальные танцы. Она прошептала мне: «ДЕВОЧКА…»
Дощатик и яблони пропали. Вокруг было это.
Рахиль кивнула на колосья.
— Варда разревелась — из-за обгоревших плеч. Лоб у неё пылал. Мне пришлось обмотать её голову своими панталончиками, чтобы не было удара. Мы пошли по вчерашнему следу, и он оборвался. Будто кто-то опустил нас с облаков. Колосья не умолкали. Варда не слышала, или делала вид, потому что колосья могли нашептать ей ночью.
— Что они шептали? — Александр прислушался. Было в пшенице что-то искусственно-монотонное, словно в земле, на глубине нескольких дюймов, работали тысячи шелестящих механизмов.
— Обещай, что не станешь относиться ко мне по-другому.
Александр кивнул.
— Оно требовало плату. То, что жило в этом поле. И было самим полем. — Глаза Рахили увлажнились. — За выход.
— Какую? — Он почти знал ответ.
— Варду. К концу дня она свалилась. Её дыхание стало горячим. Это было страшно. Умри она, я осталась бы одна. Зная, что поле не выпустит меня, потому что она СДОХЛА сама. Я не заплатила.
Солнцепёк, шелест
