Звезда на излом - Мария Кимури
Нэньо так и стоял, будто прибитый, у стены маяка, только новый колчан был уже полупустым. Тетива его звенела равномерно, как на стрельбище.
Ещё два ведра вылито на последних беглецов. Вместе с нежданным помощником Карнетьяро подхватил того пятого, которого тащили. Он рослый, этот раненый, выше их всех, только лицо его, даже когда сорвали паленый плащ, неразличимо под коркой крови и ожогов.
Навстречу бегут ещё двое с вёдрами... И где только взяли разом столько вёдер? Хорошо готовились к пожарам жители Сириомбара!
Да жив ли он вовсе, этот высокий нолдо, которого спасали из последних сил? А, неважно, все потом.
Тело Карнетьяро очень не хочет в огненную трубу улицы в третий раз. Лицо пылает болью, глаза слезятся отчаянно, на ладони в рваных перчатках самому смотреть боязно. Но тем, в жаропляске, ещё хуже, и он несет третью пару вёдер.
Навстречу уже тащат двоих. Третьего тянет Нэньо, подгоняя четвертого нешуточными пинками и атанийскими словами, в воздухе так и висят «драуги драные», «сожри тебя дракон», «паленое балрожье отродье» и прочие нежности. Так что Карнетьяро хватает этого последнего, взваливает на спину и скорым шагом бежит к воде, бросив через плечо для синда:
— А я думал, вы ругаться не умеете.
Голос стал сиплый, каркающий.
— От вас набрались! — хрипит синда в ответ.
А ведь эти, последние, небось, и слова сказать не могут, жаром надышавшись...
Последнего нолдо окунает в воду сам. Брызгает в багровое лицо. По доспеху понимает, что перед ним гондолинец. Впрочем, какая разница…
Разница лишь в том, что на плоту теперь, когда уложили раненых, места почти не осталось. Целителей здесь тоже нет, но для начала и опыта старших хватит: кто-то уже осматривает раны высокого, прикидывая, как извлечь стрелы. Остальные спасённые хрипят и стонут, не в силах выговорить ни слова, только жадно воздух хватают.
Высокого... Высокого?
Карнетьяро закатывается диким хриплым смехом, который превращается в слезы всего через несколько мгновений. Он машет руками сидящим на плоту — мол, отплывайте!
И тогда один хадоринг с паленой бородой, пошатываясь, встаёт, подходит по колено в воде к нолдо — и с размаху выдает ему в ухо, так, чтобы зазвенело в голове и потемнело в глазах. А потом затаскивает сумасброда на край плота и сам отталкивает, наконец, плот от берега.
Всего три десятка шагов тот проплыл — и плот подхватило и потащило прочь мощное течение Сириона.
Звон в ухе утих, головокружение ушло, Карнетьяро понял, что бездумно смотрит в пламя, вздымающееся над гаванью и надо всем сердцем города, закручиваясь в огненный столб. И слышит доносящиеся издалека вопли, которые издает уж точно не горло эльда или человека.
В городе выли и визжали попавшие в огненную ловушку орки.
Места и вправду было совсем мало, но падать в воду все же никто не собирался. Только Нэньо протиснулся к нему и бросил верёвку, а второй ее конец привязал к ближнему бревну.
Умное слово — предосторожность...
— Ты иатрим, — пробормотал нолдо, распухшие губы шевелились с трудом. — Я тебя даже не знаю.
— Знаешь, — сказал Нэньо, сел рядом. — Я долг отдал, дурень.
И синда отхватил ножом обгоревший кусок своей белесой косы. Бросил ее в воду...
Карнетьяро уткнулся лицом в колени, втянул запах паленой ткани и горячего железа — и снова заплакал, уже беззвучно.
Слезы тоже очень жглись.
*
Майтимо вновь смотрел в лицо отца, снизу вверх, словно в детстве. Что тот делает здесь, на ступенях у вершины холма горящего Сириомбара?
Как же все болит... Он через силу выпрямился под взглядом Феанаро.
Холм под ногами вздрогнул, трещина рассекла лестницу, холм, дома, разделила всех стоящих, пройдя в паре шагов впереди Руссандола. Дохнула жаром.
— Что ты наделал? — Отец шагнул вниз, его глаза пылали холодом, взгляд пронизывал до костей, словно Руссандол стоял на ледяном клыке Хелкараксэ.
Позади отца встали Средние, все трое, и Второй Рыжий, неподвижные, словно статуи самих себя.
— Ты давал Клятву преследовать всякого, кто протянет руку к Сильмарилю!
— ...Без нашего дозволения. Я помню, — Руссандол усмехнулся. — Да, я насмерть встал на пути Моргота, протянувшего вновь руку к Сильмарилю.
— Ты помнишь, ни долг, ни жалость, ни любовь не должны помешать тебе! Или ты позволил глупым чувствам отвратить тебя от цели?
Голос отца гремел северным штормовым морем. Руссандол смотрел снизу вверх, чувствуя только усталость. И немного — что-то теплое и невеселое, вроде жалости.
Благоговение, обожание, восторг... Они остались очень далеко. Они горели вместе с кораблями в Лосгаре, истекали кровью в сражениях, исходили вместе со стыдом и злобой в Дориате, источались в боли, в борьбе годами за глоток воздуха, в размышлениях и трудах сбережения оставшегося от разгрома. И однажды расточились до основания.
Майтимо был пуст и гулок внутри. Где-то в той пустоте, очень глубоко, трепыхалось неровно сердце.
— Ты забыл ещё одно слово, отец. Совесть. Ты забыл его — и твой Сильмариль с не твоим светом, за который я пролил столько крови врагов и сородичей, отверг меня.
Молчание. Феанаро все так же смотрит сверху в ледяном негодовании.
— Мой старший сын — клятвопреступник? — произносит он задумчиво и презрительно. Руссандол чувствует себя маленьким и слабым перед ним, как провинившийся ребенок. Несколько мгновений. А потом смеётся невесело, потому что ребенок остался очень далеко и давно. Он намного старше отца, говорит себе Руссандол. На целый Тангородрим. На все сражения Белерианда. На множество поражений, которые пережил.
Кажется, Феанаро и не так высок уже.
— А мой отец — злобный глупец, возненавидевший весь мир вместо одного Моргота! Мы шли мстить Бауглиру за Финвэ! За тебя! Твоя же Клятва направлена не против Моргота, а против всего мира!! Ты был безумен, и мы обезумели вместе с тобой, когда повторили Клятву!! Что сделалось с тобой?!
— Ты трус, — гулко сказал Феанаро. И Майтимо снова засмеялся, чувствуя, как кровь сочится из треснувших губ.
— Знаешь, Макалаурэ однажды сказал — выполним мы Клятву или нет, дорога нам теперь во тьму. Она идёт за нами, как тот охотник по следу людей. Этого ли ты хотел, отец? Этого хотел для нас всех?
Холм под их ногами вздрагивает
