Карина - Давай попробуем просто жить
Уверен, он, конечно, и думать уже забыл обо всём. Да и что тут вспоминать.
Видимо, всё-таки придётся аппарировать в Лондон.
Дом встречает меня сонной тишиной, гуляющими по квартире лунными пятнами и затаившимся по углам ожиданием. На удивление тепло, словно он не простоял без присмотра почти два месяца. Словно он каждый день готов к моему возвращению.
В прихожей аккуратная стопка накопившейся почты - её, брошенную совой сквозь прорезь в двери, подбирали и заботливо складывали на столик. Пыли нигде нет, пахнет свежестью и чистотой, молотым кофе и уютом.
Вот упрямец, он всё-таки приходил сюда и, похоже, не один раз. От этой мысли хочется позволить сердцу застучать в два раза быстрее и, улыбнувшись ей, медленно выдохнуть скопившееся за долгое время напряжение. Словно тебя закутали в тёплый плед.
На столике, рядом с обёрткой от шоколадной лягушки и книгой, заложенной листом папоротника, стоят две чашки и тёплый ещё кофейник.
Мерлин, он здесь!
Задерживаю дыхание. Мне нужно убираться отсюда немедленно, иначе будет поздно. Однако я стою, не в силах двинуться с места, потом присаживаюсь к столику и рассеянно придвигаю чашку.
Сигарета почти дотлела, а я всё никак не могу стряхнуть накатившее оцепенение. Стоило мне так долго избегать этого дома, чтобы потом вот так прийти, почувствовать, что он здесь, и разом растерять всю решимость не видеть, не думать, не давать себе повода. Размяк, как восковая свеча. Давай, туши сигарету и срочно к камину. Пока не поздно ещё.
Делаю пару шагов, останавливаюсь, задерживаю взгляд на двери в спальню. Я уйду, я точно уверен. Только посмотрю на него и - уйду. Он всё равно спит, он не узнает.
Дверь заговорщически пропускает меня внутрь, стараясь не скрипеть и не хлопнуть о косяк.
Он спит, разметавшись по кровати, и одеяло сброшено наполовину. Осторожно присаживаюсь на край и слушаю его ровное, в противовес моему прерывистому, лёгкое дыхание. Если бы меня спросили, что я сейчас чувствую - когда сижу вот так, сжимая в кулаке край простыни и утихомиривая колотящееся сердце - я бы не смог рассказать. Это необъяснимо.
Солнце моё, немыслимое и невозможное. Как же мне было плохо без тебя. Как я мог так долго - без тебя.
Кожа на высвеченной лунным бликом щеке кажется такой нежной - хочется прикоснуться, чтобы почувствовать её кончиками пальцев.
Ресницы чуть заметно подрагивают - самую малость. Губы приоткрыты и, если наклониться ближе, можно ощутить на себе его тёплое дыхание. Можно потерять контроль, если долго всматриваться в эти беззащитные ключицы по обеим сторонам от нежной ямочки, скользить взглядом по шее, представляя мысленно, как это - прихватывая губами и пробуя на вкус каждый дюйм.
«Я не смею, я не должен».
«Но он же спит, он не почувствует, если ты коснёшься - очень осторожно. И он не проснётся».
«Ты потом пожалеешь».
«Пусть».
«Будет больно».
«Мне уже давно больно. Я привык».
Кажется, я не успеваю доспорить сам с собой, потому что пальцы уже осторожно проводят по его волосам. Еле ощутимо, невесомо, только бы не разбудить, насмотреться на него. И я забываю обо всём.
А щёки у него и впрямь нежные. И тёплые. Очерчиваю по контуру - от виска до шеи, пальцы готовы таять от его тепла. Я плавлюсь вместе с ними.
Рука нерешительно замирает, не осмеливаясь на большее.
А потом я, наверное, теряю последние остатки разума, потому что, не дав себе опомниться, наклоняюсь и дотрагиваюсь губами до его горячего лба. Прижимаюсь щекой, вдыхаю его запах, пальцы зарываются в волосы. Губы скользят к виску, оставляют чуть заметный поцелуй - на скуловой косточке, на том самом месте, где когда-то был синяк. Схожу с ума от его близости и от того, что нельзя, никак нельзя сильно, властно, с размаху, не думая ни о чём обнять его, прижать к себе. Можно только так - едва касаясь, не успевая понять и почувствовать, не давая себе воли.
Осторожно целую шею - прямо в бьющееся, пульсирующее, тёплое. Хочется впиться губами, до скручивающей боли внизу живота. Скольжу чуть вниз и прижимаюсь, замираю и прямо в шею беззвучно выдыхаю: - Гааррии…
А потом наклоняюсь ещё ниже, провожу щекой по груди. И стараюсь не смотреть туда, вниз, где проходит граница между голым, таким, Мерлин его возьми, соблазнительным животом и одеялом. И схожу с ума от невозможности сорвать это одеяло ко всем чертям. Почти рычу и покрываю невесомыми поцелуями его грудь, и мне сладко и горько разом.
И не сразу понимаю, почему - стон. Откуда, чей? Отрываюсь от него и поднимаю глаза вверх - выгнутая шея, запрокинутое лицо, закушенная губа. Голова скользит по подушке, и ещё один стон - тихо, сладко, долго. И его руки, ищущие, ловящие.
Я резко отстраняюсь. Констатировать, что я - заигравшийся идиот, буду потом. Сейчас, главное, исчезнуть отсюда поскорее. Пока он не проснулся.
Заскочить в лабораторию - надо было сразу, как пришёл, это сделать - и в Хогвартс.
* * *
Этот сон приходит так же внезапно, как и предыдущие. Но он совсем другой. Всё ярко и живо, словно взаправду. И губы Снейпа - осторожные, мягкие и обжигающие, и пальцы - лёгкие, жадные, ласкающие.
И не хочется просыпаться никогда, только бы чувствовать его руки, его дыхание, везде, только бы так же сладко ныло в животе, и чтобы было так же томительно и долго.
Во сне я тянусь за его губами, пытаюсь ловить, но он ускользает, и когда его рот покидает мою шею, я выгибаю её в отчаянном желании вернуть утерянное. Чтобы ещё раз, так же нежно - по самой жилке. Пожалуйста, всего один раз.
Я хочу этих ладоней и горячих губ, и касания волос по щеке. Ещё и ещё, снова. Хочу их везде, и ниже, там, где пульсирует и ноет в паху от невозможности прижаться и потереться.
Я просыпаюсь от собственного стона. Дрожат руки. Умереть можно после таких снов. Счастливым.
Прижимаю ладони к пылающим щекам, виску…Потом к шее, там, где он целовал меня во сне.
Как он целовал! Если от лёгких, невесомых поцелуев в шею чувствуешь такое, что было бы, если бы он поцеловал меня в губы? Это ведь всего лишь сон, поэтому я могу позволить себе помечтать.
И ещё одно.
Во сне я совершенно точно хотел его. Мерлин, я хотел мужчину! Снейпа.
От этой мысли член реагирует совершенно определённым образом.
Откидываю голову на подушку и просовываю руку под резинку трусов. И пока я трахаю сам себя, представляю, что это его рука. А когда кончаю - имя его срывается с моих губ, словно давно дожидалось быть произнесённым вслух. Се-ве-русс…
Постепенно кровь перестаёт шуметь и биться в виске, и, покрытый испариной, я падаю на постель. Когда я уже в полудремотном тумане, и веки почти расслаблены, а мысли утихомирились, я внезапно слышу громкий хлопок - словно что-то стеклянное разбилось. Лаборатория! Как есть, прямо в одних трусах, схватив палочку, я в момент аппарирую туда.
* * *
В лаборатории темно, здесь нет окон, неоткуда пробиться даже самому слабому лунному свету. И всё же это моя лаборатория, я знаю её как свои пять пальцев, а потому безошибочно двигаюсь туда, куда мне нужно. А нужно мне к шкафу с запертыми дверцами, за которыми хранятся подготовленные к работе ингредиенты.
Ба-бах! Я задеваю рукой нечто, чего здесь точно стоять не могло. По крайней мере, я на столе ничего никогда не оставляю, привычка. Разве что… Поттер, конечно это он.
Пожалуй, люмос мне не помешает. Взмахиваю палочкой. О, чёрт. Рука снова задевает что-то шаткое, как по команде, раздаётся грохот, и в слабо вспыхнувшем, но достаточном для освещения лаборатории свете, я вижу, как целая батарея перемытых и сверкающих чистотой пробирок медленно накреняется вбок и с ужасающим звоном валится на пол. И я ничего не могу поделать, только стоять и смотреть, как рушится всё это великолепие, и слушать грохот, отдающийся в ушах и голове. И Поттер наверняка сейчас проснётся, и…
- Стоять, не двигаться! - резкий голос за моей спиной вырывает меня из накатившего оцепенения и, противореча ему, я медленно поворачиваюсь к его хозяину.
Хозяин, в одних трусах, с взлохмаченными волосами, стоит в двух шагах от меня со вскинутой палочкой и решимостью в глазах. Которая сменяется изумлением, когда он, наконец, узнаёт меня. Он опускает палочку и с облегчением выдыхает:
- Профессор, это вы. А я решил, что кто-то залез в дом.
Он так и продолжает стоять посреди комнаты, видимо не зная, куда ему деваться и что делать. А может, чувствуя себя глупо или неловко оттого, что не одет.
Это он зря, даже в таком виде он не выглядит по-идиотски, как ему самому, наверное, кажется.
Я впервые вижу его таким - почти полностью обнажённым. И он красив, он очень красив. Тело сложено гармонично, рельеф мышц только подчёркивает это. Он строен, не по-юношески хрупко, а так, как может быть строен молодой мужчина. И смуглая кожа в слабом свечении люмоса кажется почти бронзовой.
Я понимаю, что пялюсь на него слишком долго, но не могу отвести взгляда. Он прекрасен.
