Кирилл Берендеев - Осада (СИ)
– А когда прибыл сюда, хоть что-то спрашивали?
– Нет. В том-то и дело, что нет. Просто посадили в камеру, сержант, вообще как истукан. Вытряхнул все из карманов, довел, запер и все. Ах, да на прощание велел ждать. Можно подумать, что другое остается.
– Просто Кафка какой-то. Жаль, здесь лампочка не выключается.
Некоторое время они молчали. Было слышно, как на улице промчалась машина, и отъехав от отделения до самого конца улицы, неожиданно включила сирену. Оба непроизвольно вздрогнули.
– Меня вот так с помпой брали. Две машины в засаде ожидали, – вспомнил Стас, снова пытаясь унять дрожь.
– Меня проще. На митинге стукнули по голове дубинкой – пришел в себя в автозаке. Отказался подписать заявление, что мол претензий не имею, а морду разбили на улице – еще раз по голове. Очнулся в общей камере. Правда, всегда довольно быстро отпускали. Типа, разбирались, что пресса.
– Это помогает.
– Иногда напротив. Если всегда будешь разоблачать и изобличать – просто надоешь. Мне кажется, некоторые газеты только потому и держатся, что изобличают и разоблачают постоянно. Вот та же «Новая» – тираж у нее никакой, а злобы выше крыши. Кто ее читает, не знаю. Но не закрывают, думается, по одной простой причине – слишком уж наглая и… подлая, что ли. И заодно олицетворяет всю оставшуюся оппозицию. Честно, я беседовал с несколькими ребятами оттуда – вроде ничего, но почитаешь, что пишут… точно не в себе. Может, на индейском кладбище редакцию построили?
Стас улыбнулся против воли. Где-то невдалеке открылась дверь. Быстрые шаги по лестнице в их подвал, все ближе, ближе. Оба, не сговариваясь, стали медленно подниматься с места.
В замке повернулся ключ, дверь медленно отворилась. Некто безликий произнес из темноты коридора:
– Тихоновецкий – на выход.
Вздох облегчения; вздох разочарования.
– Держись, – произнес Валентин. – Я все помню.
Он похлопал себя по карману цветастой рубашки – там лежал листок с номером телефона матери Стаса.
– Давай, поторапливайся.
– Совсем на выход?
– Совсем, – хмуро ответил невидимый. Дверь бухнула, закрываясь. Снова повернулся ключ, отрезая Стаса. Его проблемы, его горести, его тревоги и надежды оставляя ему одному.
Тихоновецкого провели коридором к выходу. Разом повеяло прохладой, Валентин даже вздрогнул от ветерка, донесшегося из распахнутой двери и проникшего под рубашку, пропитавшуюся потом. Будто на улице не тридцать. Дежурный выдал ему телефон, память с видеосъемкой кладбища, была вытерта подчистую.
– Со вторым что делать? – спросил, наконец, молодой сержант. – Мне указание всех подозреваемых выпустить.
– Он не подозреваемый, – ответил дежурный, ожидая, когда Валентин распишется в гроссбухе. – На него жалоба поступила от Велесова. При задержании оказывал сопротивление…. А вам, молодой человек, здесь больше делать нечего. Давайте, давайте, – оба поднажали и выпихнули Тихоновецкого на улицу.
Велесов, знакомая фамилия. Валентин покопался в памяти, не нашел, достав мобильник, вгрызся в Интернет. Ах, ну конечно, это тот самый капитан, которому дали два года условно по делу Станислава Белоконя. За избиения. Значит, он снова работает тут. Очень хорошо.
Он сделал звонок в редакцию. Василий Перебейнос, модератор сетевого выпуска «Ярославского вестника», сонно буркнул что-то в трубку.
– Слышь, Вась, у меня бомба.
– Утром бомбить будешь. Лично главному в глазки. Нас одна зараза сверху хакнула, все твое по кладбищу потерли, сколько я не выставлял.
– Но сейчас речь не обо мне. О Станиславе Белоконе, если не помнишь, наша газета его три года назад защищала от милицейского произвола. Его избили до больницы и потом не давали врачам работать. Пост установили, а избившему капитану Велесову Степану Аркадьевичу дали два года условно. Так он не успокоился. И вот сегодня снова отправил Белоконя за решетку. Я с ним сидел, меня только выпустили, его нет, капитан жалобу состряпал о побоях при профилактическом задержании. Ну как тебе?
Модератор помедлил.
– Если без твоей подписи, то пойдет.
– Плевать на подпись. Я сейчас накропаю, и пошлю.
Тихоновецкий вышел на проспект, ловить такси. Город спал сном праведника, только через полчаса ему удалось остановить потрепанный «Жигуль». За это время он успел позвонить матери Стаса, обстоятельно передать все, что ему было известно, и как умел, успокоить.
В «Жигулях» ему позвонили из клуба. Сам хозяин. Валентин дернулся, но деваться было некуда.
– Считай, повезло, – произнес владелец. – На нас менты местные наехали, у кого-то из клубившихся наркоту нашли. Грозятся закрыть.
– Кто грозится?
– Да местные, говорю, из двенадцатого отделения. Как будто нарочно приперлись на открытие, сволочи.
– Из двенадцатого, – Тихоновецкий чуть не взвизгнул, произнося этот номер. – Считайте, вас отмазали. Штука евро, и милиция придет с повинной и будет слезно просить прощения.
– Ты в уме, вообще?
– Еще бы, – Тихоновецкий не стал объяснять, что только что выбрался именно из этого отделения. – Есть у меня одна маза, как их атаку отбить.
– Дам полторы, если отобьешь, – отрезал владелец. – Но быстро. А то сюда еще и наркоконтроль нагрянет, и пойдет веселуха. А мне шум не нужен. Если кто-то из своих кокс нюхал, я его и так придушу.
Связь на этом прервалась. Тихоновецкий раскрыл мобильник и стал быстро строчить статью, сперва одну, а затем другую, в качестве продолжения темы. Обе он подписал фамилией Перебейнос.
12.
Автомобиль «Порше Кайенн Турбо» небесно голубого цвета, пронесся по набережной. Взвизгнули тормоза, задымили покрышки, добавляя в марево бессонной московской ночи порцию гари, когда машина свернула у железнодорожного моста на Хамовнический вал и, виляя из стороны в сторону, двинулась к Новодевичьему монастырю. Прокатилась через две сплошные, вылетела на пустую встречную полосу, и тут же вернулась обратно. Глухой удар потонул в истошном реве тормозов. Чье-то тело грузно шлепнулось об асфальт. Прокатилось, распростав руки в стороны, точно кукла из папье-маше, и замерло. «Порше» остановился.
Некоторое время движения не было. Только взгляд, прикованный к неподвижно лежащему пешеходу, переходившему в неурочный час и в неурочном месте, взгляд, из-за тонированного стекла «порше». Долгий, пристальный, ждущий. Наконец, дверь со стороны пассажира открылась. Девушка, лет двадцати двух самое большее, медленно выбралась в ослепительную неоновую ночь города, ничем не отличавшуюся от дымного, прокопченного дня, и стуча туфельками на металлических шпильках, подошла к недвижимому седому мужчине лет около семидесяти в строгом дорогом костюме. Осторожно коснулась плеча лежащего, вздрогнула – ей показалось, что мужчина пошевелился. Снова впилась взглядом в его затылок, – она все никак не решалась обойти тело и посмотреть в лицо сбитого ей пешехода. Но нет, никакого движения не было. Только едва заметный ветерок пошевелил растрепавшиеся после падения волосы.
Вдоль монастырской стены проехала еще одна машина, тоже внедорожник, на этот раз «Лексус». Чуть притормозил, но затем водитель резко передумал, и помчался к набережной на прежней скорости.
Она снова коснулась плеча. Потрогала, даже решались немножко потрясти. Потом чуть сильнее.
Тело перекатилось на спину, открывая девушке лицо. Она вздрогнула, шарахнулась в сторону. Затем, не веря своим глазам, нагнулась, коротенькая юбочка-волан от Анны Молинари, сильно задралась, обнажая краешек ягодиц. Не обращая внимания, девушка нагнулась еще сильнее. Пальцы скользнули по плечу лежащего, дотронулись до лица. И тут же отдернулись, почувствовав неприятный холод.
– Умер, – прошептала она в отчаянии. – Умер дедушка. Как же так…
Еще одна машина проехала по набережной.
– Я же тихонько. Я же почти выровняла…. Дедушка, ну зачем ты стоял на полосе? Почему не отошел? Я же могла бы и мимо проехать.
Ей снова показалось, что тело дернулось, и она замолчала. Затем выпрямилась, не зная, что предпринять, огляделась по сторонам. И снова присела перед недвижным телом.
– Дедушка, если ты не умер, ответь, ну пожалуйста.
Долгое молчание. По набережной реки Москвы шорох шин. Нет, такие не останавливаются, она знала. Те, кто ездят столь поздно и в таких дорогих авто никогда не останавливаются. Она снова прикоснулась к щеке лежащего, на сей раз ее пальцы, попривыкшие к ледяному холоду тела, скользнули к шее, пытаясь найти пульс. Она смутно представляла, где его точно искать, может быть, потому и не нашла. Поднялась, пытаясь утереть слезы, медленно отступила к «порше». Потом, что-то решив про себя, быстро произнесла:
