Александр Бойцов - Выдача преступников
В мае 1988 г. в Панаме прошли президентские выборы, истинные результаты которых так и остались неизвестными, поскольку ни одна из сторон не захотела признать победу другой. В этих условиях Норьега продолжал оставаться фактическим главой государства, а отношения между Панамой и
США все более ухудшались. 15 декабря 1989 г. Норьега объявил состояние войны с США, а в ночь на 20 декабря американские войска высадились в Панаме. После добровольной сдачи Норьеги 4 января 1990 г. он был передан американскому правосудию в лице окружного суда Майами и 10 июля 1992 г. приговорен к 40 годам лишения свободы.
Сама акция военного вторжения нашла негативную оценку в резолюциях международных организаций,[375] заявлениях правительств многих стран, в том числе большинства стран – членов ОАГ, а также в исследованиях ряда авторов.[376] В рамках же данной темы интерес представляет тот аспект изложенных событий, который связан с тем, что одной из основных целей интервенции, провозглашенной президентом США Дж. Бушем, была поимка и арест генерала Норьеги для предания его американскому суду.
Существующая в США концепция, обосновывающая законность института похищения, носит наименование доктрины Кера– Фрисби по фамилиям двух подсудимых, похищение которых соответственно из другой страны в 1886 г. и из другого штата в 1952 г. не было расценено как нарушение их права на надлежащую правовую процедуру. Практическое выражение эта позиция получила в решениях Верховного Суда, а теоретическое развитие – в американской доктрине международного права, где ее апологетами используются широкое толкование реального принципа юрисдикции, аналогия с пиратством и идея дифференциации государств с точки зрения их возможности бороться с соответствующими преступлениями.
Вопрос о толковании реального принципа действительно не прост. В чем-то указанный принцип близок к позиции, согласно которой место совершения преступления связывается с местом наступления последствий, даже если деяния совершены вне пределов данного государства. Возможно, практические трудности в осуществлении юрисдикции в отношении такого рода деяний и подталкивали к необходимости хотя бы частично компенсировать ее недостаток весьма вольным толкованием территориального принципа с целью приспособить последний для действенной охраны государства от посягательств не только изнутри, но и извне. Не исключено даже, что именно на этой базе и сформировалось правило, согласно которому совершенным на территории государства признается не только учиненное здесь деяние, последствия которого наступили или должны были наступить за границей, но и совершенное за рубежом деяние, результат которого наступил или должен был наступить на данной территории.
Однако связь реального принципа с такой трактовкой места преступления более размыта и опосредована, коль скоро признание данного принципа объясняется существованием правомерных внешних интересов государства, в том числе в части его защиты от внешних угроз. Источником же концепции внешней безопасности служит идея о том, что основополагающим правом любого государства является «право самосохранения», согласно которому его юрисдикция должна распространяться настолько широко, насколько это необходимо для осуществления самозащиты. Однако понимание того, что затрагивает национальную безопасность и что есть жизненно важные интересы, может быть «не только специфическим, но подчас и возмутительным»[377] ввиду туманности центрального элемента этой концепции – тезиса о «наступлении» результатов («эффекта») на территории государства, заявившего о реальной юрисдикции.
Поэтому когда то или иное государство во имя «защиты национальных интересов», законность которых представляется сомнительной другому государству, учиняет акцию похищения на его территории, неизбежно возникает вопрос и о нарушении экстрадиционных соглашений, которые устанавливают надлежащую процедуру получения власти над обвиняемым или осужденным. Чтобы доказать правомерность похищения подозреваемого с территории другого государства как способа установления юрисдикции, в этом случае используется теория ограниченной и пропорциональной обстоятельствам самообороны: «Договоры о выдаче не лишают государство права на войну».[378]
Еще одним аргументом в обоснование права на похищение служит тезис о различной способности государств самостоятельно осуществлять преследование представителей наркомафии, исходя из которой в каждом конкретном случае допускается отыскание баланса между необходимостью наказать преступников и соблюсти принцип суверенитета. При этом правом оценки сбалансированности акций похищения, естественно, наделяется более сильное государство.
В отношении стран, признанных неспособными к уголовному преследованию соответствующих лиц, данная концепция в чем-то напоминает монополизацию регламентации соприкасающихся отношений одной из сторон, характерную для эпохи колониальных империй, когда метрополия при регулировании общественных отношений, имеющих иностранные (с точки зрения соответствующей колонии) характеристики, считала эту функцию своей привилегией, в принципе не отводя правосистемам доминионов роль сорегулятора. Октроирование же способности к сорегулированию, т. е. наделение других государств качеством, которое присуще им и без такого пожалования, также представляет завуалированную форму их ущемления, с той лишь разницей, что в основе этого подхода лежит конституирование себя не в качестве метрополии, а в качестве «сверхдержавы», способной наделять иностранные правовые системы слабых или зависимых от нее стран способностью быть сорегуляторами соприкасающихся отношений. Симптоматично, что и сама доктрина Кера – Фрисби не проводит никакого различия между внутригосударственным и международным похищением.
Поэтому нельзя не согласиться с И. В. Фисенко в том, что действия, предпринимаемые в соответствии с доктриной, согласно которой одно из государств присваивает себе право оценивать степень готовности других государств бороться с преступностью и в зависимости от результатов оценки осуществлять захват индивидов на территории другого государства без его согласия, «нарушают общепризнанный принцип международного права – принцип суверенного равенства государств».[379]
Что касается параллели с пиратством, то, отталкиваясь от конституционной нормы об экстратерриториальном действии уголовного права, сторонники практики похищений исходят из их идентичности с преследованиями за преступления международного характера, включая пиратство. Некорректность такой аналогии очевидна. Ведь пиратство совершается в открытом море, где нет территориальной юрисдикции. Не действует над пиратским судном и юрисдикция государства флага, так как отсутствует необходимый для определения национальности судна критерий реальной его связи с каким-либо государством. В противном случае судно нельзя признать пиратским, ибо пиратами могут быть только лица, действующие по собственному усмотрению, без полномочий со стороны государства, в силу чего и за их действия никто не несет ответственности, кроме них самих.[380]
Ситуация иного рода складывается в тех случаях, когда речь заходит о реализации государством защитной юрисдикции на борту судна, находящегося под юрисдикцией какого-либо другого государства, а тем более – на территории этого государства, но без его согласия. Столь произвольное и одностороннее расширение сферы исполнительной юрисдикции за счет (и не считаясь с мнением) других государств, где действует другая суверенная власть, нарушает общепризнанные нормы международного права.
Хрестоматийным примером такого рода конфликта стало дело «Лотос», суть которого заключается в том, что в открытом море столкнулись французское судно «Лотос» и турецкое «Боз-Курт». В результате погибли 8 турецких граждан и затонул их пароход. По прибытии «Лотоса» в Константинополь Турция возбудила уголовное преследование против французского вахтенного офицера, приговорив его к тюремному заключению. Франция не согласилась с приговором, считая, что Турция не имела права распространять свою юрисдикцию на действия, совершенные в открытом море иностранцем на борту иностранного судна. В 1927 г. дело было передано на рассмотрение Постоянной палаты международного правосудия, которая решила, что Турция не нарушила международного права, поскольку нарушение установленных правил кораблевождения на борту «Лотоса» вызвало тяжкие последствия на борту «Боз-Курт», являющегося турецкой территорией, вследствие чего Турция приобрела юрисдикцию в отношении иностранного гражданина.[381] Вместе с тем в решении отмечалось: «Существует всеобщее согласие в том, что государство не может вторгаться при помощи любого элемента механизма принудительного осуществления права, судебного или исполнительного, в пределы территории другого государства без разрешения… Первое и важнейшее ограничение, возложенное международным правом на государство, состоит в следующем: при отсутствии разрешающей нормы об обратном оно не вправе осуществлять свою власть в любой форме на территории другого государства».[382]
