А. Тер-Акопов - Мировые религии о преступлении и наказании
В самое кризисное время будущий вождь Советского государства выступил со статьей «Социализм и религия», в которой выдвинул бескомпромиссное требование об отделении Церкви от государства и школы от Церкви. «Только выполнение до конца этих требований, – писал он, – может покончить с тем позорным и проклятым прошлым, когда Церковь была в крепостной зависимости от государства, а русские граждане были в крепостной зависимости у государственной Церкви, когда существовали и применялись средневековые, инквизиторские законы (по сию пору остающиеся в наших уголовных уложениях и уставах), преследовавшие за веру или за неверие, насиловавшие совесть человека…» [236]
Под мощным давлением недовольных, которые оказались лучше организованными, чем публичная власть, затрещал многовековой стандарт организации общественной и государственной жизни, выраженный в знаковой, может быть, даже ментальной формуле «Православие, самодержавие, народность». Вопреки данному идеалу и государственному Гимну Российской империи, несмотря на попытки православных священников хранить традицию обожествления царской власти [237] , в начале XX века низы, не стесняясь, распевали совсем уж кощунственные слова «Боже, царя стряхни». Под мощным давлением власть начала лавировать, в основном посредством принятия нормативных актов [238] , главным из которых стал Указ от 17 апреля 1905 г. – «Об укреплении начал веротерпимости». Коренных изменений в религиозную политику он «не внес и систему православного конфессионализма оставил в неприкосновенности. Даже само наименование указа говорило только о „началах“ веротерпимости, а не о свободе вероисповеданий» [239] . Частные же новеллы несущественного характера свелись к возможности отпадения от православия в другую веру [240] и послаблениям для старообрядцев и иноверцев. Но и эти поправки привели к тому, что из православия только в одном 1905 году перешло в католичество более 170 тыс. чел., в ислам – 36 тыс., в лютеранство – 11 тыс. [241] Параллельно снизилось число осужденных за религиозные преступления: 8 000 человек с 1904 по 1913 г. [242] .
Конечно, пастыри РПЦ подставляли плечо своему некогда могущественному союзнику, искали новые аргументы не только для сохранения собственного привилегированного положения, но и для защиты самодержавия. «Государство и Церковь, – указывал один из богословов, – до такой степени подвергались у нас процессу диффузии, что произвести полное разъединение их сразу невозможно» [243] . Другой ученый представитель православия предупреждал верующих и мятущихся следующими словами: «прежде Церковь имела дело с православным царем, теперь подле православного царя встала неправославная Дума. Дума уже вошла в конфликт с царем, несомненно, что она вступит в конфликт и с Церковью» [244] .
Яростным протестом против апрельского Указа стал «Голос архипастырей Церкви о свободе вероисповеданий», под которым подписались многие епархиальные архиереи [245] . В другом страстном обращении пастыри РПЦ заявили: «Нам (по Указу. – А. Б. ) объявили «свободу совести», но (мы. – А. Б. ) будем изъяснять ее как свободу заблуждений…» [246]
Однако самое страшное для православной Церкви состояло в том, что в ее рядах пропало единство. Так, из 15 священников, избранных во II Государственную думу, пятеро (Архипов, Бриллиантов, Гриневич, Колокольников и Тихвинский) оказались «зараженными» социалистическими идеями и потому примкнули к левым партиям. 14 мая 1907 г. они были вызваны к петербургскому митрополиту Антонию для объявления решения Священного синода, предписывавшего «раскольникам» выйти из состава левых партий, поскольку руководство РПЦ разделяло политическую платформу только монархистов, октябристов или беспартийных сторонников правых взглядов [247] . Священники отказались и потеряли свой сан. Кроме того, реформаторские настроения в указанное время охватили и иерархов РПЦ, руководимых митрополитом Антонием (Вадковским), высказавшихся за увеличение независимости последней от государства, за созыв Поместного собора и восстановление патриаршества [248] .
Два десятилетия центральная власть потратила на бесплодную работу над многочисленными законопроектами, главным из которых со времен первой Думы принадлежал кадетам и назвался «Основные положения о свободе совести». Над ними трудились три депутатские комиссии: по вероисповедным вопросам, по делам православной Церкви и по старообрядческому вопросу. Прогрессивных изменений практически не произошло. Напротив, «в данный период в законодательство об ответственности за совершение религиозных преступлений были внесены и негативные корректировки, идущие вразрез с демократическими нормами, состоящие в том, что была распространена наказуемость за „богохуление“ на лиц, которые подобные деяния совершили непублично; включена ответственность за ненасильственное обращение из одного христианского вероисповедания в другое; объявлены наказуемыми факты фанатического самооскопления либо оскопления другого. Они оказались по отношению к скопческой ереси более жестокими, чем даже законы, принятые в XVIII в. Более того, была введена специальная статья, в которой устанавливалась ответственность лиц за оскорбление православного священника с целью оказания неуважения к православной церкви» [249] .
В такой обстановке, подогреваемой неудачами на фронтах Первой мировой войны, торможение эволюции должно было прекратиться революцией, что и случилось в феврале 1917 года. Ведь «все революции происходят оттого, что правительства вовремя не удовлетворяют назревшие народные потребности… остаются глухими к народным нуждам»; вот и наша (1905–1906 гг. – А. Б. ) революция произошла оттого, что правители не понимали и не понимают той истины, что общество, народ двигается. Правительство обязано регулировать это движение и держать его в берегах, а если оно этого не делает, а прямо грубо загораживает путь, то происходит революционный потоп» [250] . Из прежней скрепы «православие – самодержавие – народность» выпало центральное звено в форме самоотречения царя. Церковь должна была искать новую опору, сочла в качестве таковой Временное правительство, и потому через три дня после его формирования Священный синод выпустил обращение к народу, начинавшееся словами: «Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни».
Но «обожествленный» Церковью верховный орган государственной власти в своем «Обращении к гражданам» продекларировал отмену «всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений», а в постановлении «О свободе совести» от 14 июля 1917 г. [251] провозгласил религиозную свободу совести и веротерпимость. При таких «уроках доверия» иерархам РПЦ со стороны правительства вряд ли справедлива в полной мере критика А. И. Солженицына: «В дни величайшей национальной катастрофы России Церковь, – пишет он, – и не попыталась спасти, образумить страну. Духовенство… утеряло высшую ответственность и упустило духовное руководство народом… Как не заметить, что в страдные отречные дни императора – ни один иерарх (и ни один священник) православной Церкви, каждодневно возносивший непременные за Государя молитвы, – не поспешил к нему поддержать и наставить» [252] .
Вместо заключения. Хотя «автору не нужно быть нравственнее и нравоучительнее Провидения, которое в действиях своих не подводит морального итога вслед за каждым событием» [253] , мы все-таки сделаем это, ибо рассмотренные события давние и даже успели покрыться пылью умственных наслоений предшественников.
1. Уголовное право дореволюционной России и его письменный оттиск – законодательство – прошли свой путь рука об руку с христианской религией вплоть до Октябрьской революции 1917 года, находя у своего союзника духовную поддержку и канонические рецепты для криминализации отдельных общественно опасных поступков, а также для дифференциации ответственности и индивидуализации наказания. Совместная борьба со святотатством, богохульством, ересями и прочими видами религиозных преступлений шла с откатами и приливами, что естественно [254] , но с двумя очевидными тенденциями – постепенного сокращения государственного влияния на вероисповедания людей вообще (1) и монополизации государством функции преследования виновных в «религиозных» преступлениях (2). Однако долгие годы дополнением к светскому наказанию выступали церковные санкции. Виднейший отечественный специалист канонической юриспруденции постоянно подчеркивал полезность практики подвергать за преступления против веры, церковных правил и общественной нравственности не только уголовному наказанию, но и церковному покаянию, виды и продолжительность которого определялись духовным начальством [255] .
2. Если заимствование чужих юридических правил русичами было многовекторным, идущим от знакомства с правом всех народов – географических соседей, что естественно для любого этноса [256] , то после крещения вместе и благодаря православию наиболее сильное влияние на Отечество оказала византийская юриспруденция. Как писал С. В. Юшков, с распространением православия на Руси стали применяться как отдельные нормы канонического права, так и целые сборники. В частности, при решении дел о религиозных преступлениях приезжее византийское духовенство применяло Градский закон или Прохирон императора Василия Македонянина, принятый на родине византийских священников в VIII веке [257] , а еще в ходу были Номоканон, известный на Руси с XI века как Кормчая книга, Эклога (законодательный свод Византии VIII в.), Базилики (в другой транскрипции – Василики) и Шестикнижие Арменопула (свод позднего византийского права из 6 книг).
